Венецианская блудница - читать онлайн книгу. Автор: Елена Арсеньева cтр.№ 45

Лючия уставилась на нее, чувствуя, как кровь отливает от лица. Ее опять зазнобило, да так, что зубы начали выбивать дробь, и она ничего не могла сказать, только глядела во все глаза на плачущую Ульяну, которая прижала к груди ладони, словно защищая свою израненную плоть, израненную душу. Но вот она вскинула голову, увидела помертвевшее лицо княгини – и ахнула:

– Боже милостивый! Да вы побелели-то как! Вас же так и бьет-колотит. Скорее, скорее согреться!

Теперь она бежала впереди, волоча за собой безвольное тело Лючии, которая едва переставляла ноги.

Чудилось, такого потрясения она не испытывала никогда в жизни. Даже читая посмертные откровения Бартоломео Фессалоне. Даже слушая приговор, вынесенный ей Лоренцо. Даже узнав о появлении в российском захолустье этого кошмарного Чезаре… Но мысли, повинуясь врожденному свойству этой неутомимой, стремительной натуры – на все мгновенно давать ответ, – плелись в связную, крепко сцепленную цепочку, начальным звеном коей было одно слово – ложь.

Нет, не ложь Ульяны.

Лгал Шишмарев.

Изначально зная о глубокой родственной нежности, осенявшей отношения князя Андрея и его единокровной сестры, обладавшей редкостной красотой, он при этом правильно оценил пылкую натуру Лючии, которая была слишком горда и сочла бы себя оскорбленной при единственном добром слове, сказанном князем своей крепостной. Ведь Шишмарев уверил ее, что Ульяна – крепостная. Она и была прежде такой. И, очевидно, тяжба разыгралась потому, что Наяда претендовала вернуть и бывшее свое достояние – Ульяну, и приобретенное – ее ребенка. Трудно выяснить, была ли хоть капля правды в словах Шишмарева, но ясно одно: и без всякой клятвы Андрей не отдал бы младенца на расправу Наяде! А у Ульяны лилось молоко из грудей, конечно… И Наяда, взбешенная, отрезала ей сосцы, когда не получила еще одного бесплатного раба! И, хоть Ульяна формально была уже вольная, ее брат предпочел отдать огромные деньги, только бы поскорее избавить ее от страданий, а не оставлять во власти безумно-жестокой барыни, пока суд да дело.

Отрезать сосцы, из которых течет молоко! А она-то, Лючия… она-то сказала: «Надо полагать, ваш ублюдок?» А князь ответил: «Да ведь вы, оказывается, дура, сударыня!»

Дура? Ну, это для нее еще комплимент! Лючия со стоном ужаса схватилась за голову и очнулась, когда струйки побежали по ее лицу.

Вот те на! Она уже сидит в огромной фарфоровой ванне, сделавшей бы честь мадам де Монпасье своим великолепием. И когда Ульяна успела запихать ее в горячую воду по самую шею?

Лючия поймала ковш, занесенный над ее головой:

– Нет, осторожно! Не испорти прическу. Я все-таки вернусь на бал.

Ульяна свела свои прекрасные брови, но сейчас Лючию не разозлила ни эта красота, ни выражение глаз, ни слишком смелый голос:

– Ах, нет! Князь же не велел!

– Я должна, – твердо сказала Лючия. – Там ведь будет Шишмарев… у него дурные замыслы!

И вдруг ее словно ударило:

– Но когда так… когда Шишмарева-Лихачева столь жестоко с тобой обошлась… почему князь дружен с ее племянником? Зачем вступил с ним в спор, который касается всей его судьбы? Неужели он не знает, что Шишмарев такой же, как его тетушка?

Ульяна темно покраснела и стала еще красивее. Лючия только головой покачала… да, уродится же на свет такое творение божие! В Венеции под ее окнами гондолы устраивали бы настоящие морские сражения, самые прекрасные синьоры наперебой пели бы ей серенады. А здесь она ходит в платье из зеленой путанки, скромно потупляет глаза, бормочет едва слышно:

– Это все из-за меня… это я виновата. Никому не сказывала, но вам сейчас скажу. Я согрешила, да, но по любви. Он жениться обещал: мол, товар отнесу хозяину – и вернусь к тебе. Он коробейник был, мы слюбились. А через месяц слух прошел: напали на него лихие люди, зарезали, товар забрали. И осталась я брюхатая. Ну а господин Шишмарев, он ли сам, тетка ли его, когда Петрушечку моего синеглазенького увидели, слух пустили: мол, князь Извольский содеял грех с единокровною сестрою. Никто и не поверил, а слух шел. Вот Шишмарев и говорит: женись, мол, князь, на княжне Казариновой – тогда и я поверю, что Петрушка не твой сын, и сплетни уйдут.

– Но ведь князь не любил ее… меня то есть! – страстно выкрикнула Лючия. – И княжна… в смысле, я его тоже не любила, так? Зачем надо было именно их сводить? Нас…

– Так в этом и все дело, чтобы не по любви, – с жалостью вглядываясь в ее лицо, сказала Ульяна. – Госпожа Шишмарева-Лихачева прослышала, что вы сказали… мол, раскаленным железом жечь-клеймить… и решила отомстить. Я понимала, что вы на меня гневались, только как вы подумать могли на князя… – Она опустила голову, пряча слезы, вновь набежавшие на глаза.

Лючия похлопала ее по руке, успокаивая, и глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться сама.

Ну, Евстигней Шишмарев… ну, великий мастер предусматривать случайности! Хорошо знал он человеческую натуру, ничего не скажешь! Однако двух малостей не предусмотрел все-таки: бешеную гордость князя, который не желал допустить публичного позора молодой жены и, в свою очередь, нагромоздил гору случайностей, чтобы ей не попасть на бал, – и этого разговора Шишмарев тоже предугадать не смог. Ах, как полезно, оказывается, возвращаться с полдороги! Ну, Евстигней, ну, Стюха Шишмарев, держись. Если уж тихоня и мямля Александра Казаринова не побоялась сказать такое о твоей тетушке, то тебе и не снилось, что ты услышишь от неукротимой Лючии Фессалоне! Она внезапно вскочила в ванне, и Ульяна едва успела отпрянуть, чтобы ее не окатило с ног до головы.

– Одевать, Уленька! – попросила Лючия, мимолетно удивившись легкости, с какой спорхнуло с ее уст это ласковое имя. – Не перечь, Христа ради. Я должна, должна быть на этом бале! И вели оседлать мне коня порезвее, да с дамским седлом. А карета пусть следом тащится.

Ульяна пристально поглядела ей в глаза и со всех ног кинулась к двери. Сказала несколько слов лакею в коридоре – по лестнице загрохотали торопливые шаги. Ульяна же, окутав плечи княгини нагретой простыней, повела ее к шкафу – новые наряды выбирать.

***