Чезаре опешил, не зная, верить своим глазам или чутью,
которое подсказывало не доверять этой svelta
[31]. Но прицепиться было вроде не
к чему, да и опасно казалось закатывать «супружескую сцену» на глазах у
восхищенных дамской доблестью австрийцев, а потому он ограничился тем, что все
с той же змеиной улыбкой схватил Александру под локоток и поволок в трактир,
который и в самом деле назывался «Королевские поросята».
***
В Австрии в ту пору модными были мужские жилеты,
разрисованные бабочками с распущенными крыльями. Эти необычайно важные сведения
Александре сообщил пан Казик, который, подобно всем полякам, обожал любое
европейское государство с такой же страстью, с какой ненавидел Россию, а потому
все виденное в пути вызывало у него просто-таки восторженные содрогания,
неумеренную словоохотливость – и почти не сдерживаемую ничем похотливость.
Теперь каждый день Александре приходилось держать от него глухую оборону: весь
ее правый бок (с этой стороны сидел, как правило, пан Казик) был покрыт
синяками от его шаловливых щипков, однако в прямую атаку он не переходил: может
быть, боялся Чезаре, которому немалое, судя по всему, удовольствие доставляло
то и дело напоминать Александре, что она (в смысле, puttana Лючия) теперь
фактически принадлежит ему, и как только неумолимый синьор Лоренцо получит
вожделенные письма, тут-то он, Чезаре, доберется до нее! О том, как он будет
осуществлять эту свою власть, Чезаре многозначительно умалчивал, за что
Александра была ему благодарна, однако у пана Казика (у пана Козла, как она с
ненавистью называла его про себя) воображение, видимо, работало куда живее,
потому что он так начинал ерзать на сиденье, так прерывисто дышал, так багровел
и потел, что сидеть рядом с ним делалось истинным мучением, и Александра из
глубины сердца молила всех святых, чтоб не дали ей снова оказаться во власти
похотливого шляхтича.
О, если бы не надежда на благоразумие и справедливость
неведомого синьора Лоренцо, кто знает, не сошла бы она уже с ума в этом
путешествии, не наложила бы на себя руки, настолько трагически теперешняя ее
жизнь была не похожа на прежнюю, так болела душа от воспоминаний об утраченном,
такой страх внушало будущее.
– Если поедете из Филлаха в Уфино, то берегитесь ездить
ночью. Дорога эта гориста; по левую сторону текут потоки, а по правую есть
ужасная стремнина и глубокая пропасть, – сказал какой-то трактирщик, и его
слова запали Александре в душу.
Это был как раз один их тех печальных моментов, когда сама
смерть казалась ей предпочтительнее полной неизвестности, к которой ее влек
мрачный Чезаре. Вот кабы он все же тронулся в путь, да все они вместе и рухнули
в пропасть – Александра избавилась бы от страданий! Однако ни один проводник не
ходил через Альпы в темноте, пусть даже и по низинным дорогам, так что
волей-неволей путникам пришлось ночевать в трактире при большой дороге.
Александру препроводили в тихую комнату с бедным каменным полом и соломенным
стулом и оставили одну.
Вечер только сгущался, спать еще не хотелось, и она с
наслаждением занялась своим туалетом, благо воды ей принесли вволю, и когда
улеглась в постель, чувствовала себя если не умиротворенной, то хотя бы
успокоенной. Как-то сразу налетела на ресницы дрема, перед глазами мягко
забрезжили какие-то голубые волны, как вдруг легкий шорох заставил ее
встрепенуться: кто-то явно пытался отворить дверь, которую она, мало что была
заперта снаружи на ключ, еще и заложила изнутри бог знает зачем ножкой
соломенного стула за неимением лучшего. И вдруг выяснилось, что бог и впрямь
знал, зачем она это сделала!
Александра бесшумно выбралась из постели и, занеся для удара
глиняный кувшин – это было ее единственное оружие, – встала обочь двери.
Солома, конечно, была сухая, однако дело свое делала: дверь,
уже отпертая ключом, все же не отворялась, как ни тужился неизвестный. Впрочем,
почему такой уж он был неизвестный? Его пыхтенье оказалось знакомо Александре.
Вдобавок он то и дело бормотал: «Пся крев», а значит, был это не кто иной, как
пан Казик. Вот оно что! Мерзкий полячишка решил повторить попытку! То-то он
сегодня даже не ерзал, а просто-таки скакал на сиденье кареты! И неудержимое
вожделение, верно, удесятерило его силы, ибо ему удалось-таки немного сдвинуть
импровизированный засов: солома-то была скользкая. Пожалуй, если так дело
пойдет, пану Казику удастся ворваться в комнату, и ждать этого Александра была
не намерена.
Она поспешно оделась, причем выбрала самые крепкие башмаки,
а платье попроще и полегче. Прихватила несказанной красоты тонкую шаль на
плечи: в горах может быть прохладно. Что-то подсказывало ей, что она
окажется-таки в горах нынче ночью, и сердце пело в предчувствии свободы. Она, конечно,
уже давно убежала бы через окошко, да вот беда: в этой части дома они были
забраны решетками. Лет десять назад с гор пришел медведь, влез через отворенное
окно и, хоть не заел, но до смерти напугал постояльцев. Теперь все окна,
смотревшие на горы, были зарешечены, ну а выходившие на улицу городка – нет,
хотя Александра не понимала, почему бы какому-нибудь шалому медведю
просто-напросто не обойти дом!
Тем временем ручка все более поддавалась усилиям чертова
Казика, и Александра не в шутку забеспокоилась: а что будет, если она не сможет
оглушить поляка кувшином? Поднять крик – для того, чтобы прибежал Чезаре и
присоединился к насильнику? Александра чуяла, сидя бок о бок с Чезаре, что
сдержанность итальянца весьма обманчива, что и его кровь обуяют бесы, а потому
боялась его куда больше пана Казика. Наверное, на шум прибежит и хозяин – но
Александра уже узнала в Граце, что такое добропорядочные австрийцы, и не
надеялась ни на кого – только на себя и на бога.
Пан Казик от усилий и неудовлетворенного желания потел
сильнее, чем обычно, и Александру замутило от его вони. «Засов» держался уже на
честном слове, решающая минута была близка… как вдруг напряженный слух
Александры уловил почти бесшумные, торопливые шаги по коридору, потом
послышалось неразборчивое, но весьма возмущенное восклицание, звук удара – и
падение тяжелого тела.
***
На миг Александра впала в столбняк от изумления, которое
сделалось сродни потрясению, когда она различила злобную итальянскую
скороговорку. Чезаре! Она еще выше занесла кувшин, готовясь отвесить добрый
удар по маленькой, змеевидной головке итальянца, однако же приоткрывшаяся дверь
сильным рывком из коридора была поставлена на место, а потом послышался такой
звук, как если бы по коридору волокли что-нибудь тяжелое.
Александра едва не выронила кувшин и обессиленно
прислонилась к стене…
Не скоро она поверила, что опасность миновала, но теперь на
смену страху явилось любопытство поглядеть, не убил ли Чезаре пана Казика до
смерти, а ежели убил, что намерен сделать с телом. И в конце концов, даром она,
что ли, одевалась?