Студенты («Да какие они студенты, они же переоделись
студентами, чтобы полиции глаза отвести!» – догадалась Лидия, делая одно
страшное открытие за другим, жаль, с опозданием), видимо, остерегались спорить
с Бориской – мало ли что может взбрести в его шальную голову, когда он смотрит
такими бешеными глазами? Сунули мертвого, обвисшего Ганина в тот же возок, где
уже лежали трупы возчика и полицейского, а потом один из «студентов» вскочил на
козлы и хлестнул сонливую лошадку, все так же безмятежно жевавшую овес из своей
торбы.
От неожиданности та взвилась – ну не кляча извозчичья, а
прямо тебе аргамак под казаком! – рванула в сторону. «Студент» едва справился,
удержал, не дал саням опрокинуться, – и сжавшаяся от ужаса Лидия оказалась
прямо перед глазами Бориски.
Он, чудилось, сему зрелищу не тотчас поверил – так и
вытаращился, так брови и вскинул. А она словно окаменела и к месту примерзла:
ни рукой шевельнуть, ни ногой. Прижала ко рту муфточку и дышала в нее коротко,
судорожно. Повлажневший мех неприятно щекотал губы…
– Ма-ать честная… – каким-то мальчишеским, тонким,
изумленным голосом протянул Бориска. – А это еще кто?!
– Она видела! – так же потрясенно возопил второй
«студент», стоявший около саней с двумя денежными мешками в руках.
– Видела! – эхом отозвался первый.
– Видела, что ль? – спросил Бориска, глядя прямо в
глаза Лидии. – Ну и зря.
И медленно начал поднимать левую руку.
Обострившимся от ужаса разумом Лидия вдруг прозрела то, что
сейчас произойдет: Бориска резко тряхнет рукой, из нее вылетит такой же козырный
туз , каким он уже убил троих (неведомо, сколько там этих тузов сокрыто в его
рукавах и как он умудряется так ловко, так страшно ими распоряжаться!), –
вылетит, просверкнет в воздухе, пропоет страшную, короткую, свистящую песню и…
Потом Лидия увидела себя – запрокинувшуюся, бестолково машущую руками, с
окровавленным горлом. Увидела – и завизжала, повернулась, кинулась, оскальзываясь
на снегу, за спасительный угол, уже слыша, всем существом своим слыша, как
летит к ней, вспарывая воздух, нож Бориски…
Лидия уже почти повернула за угол, как вдруг кто-то выскочил
навстречу и замер, преградив ей дорогу. Она уткнулась в эту внезапно возникшую
преграду, толкнулась в нее, пытаясь сдвинуть с места. Бесполезно! И тут около
ее уха коротко, пронзительно просвистело, раздался короткий тупой удар,
преграда покачнулась, Лидия рванулась вперед, что-то упало на ее пути. Что-то
бесформенно тяжелое, словно бы чье-то тело.
– Тихо! – вскричал позади Бориска. – Какого
черта?!
Лидия перескочила то, что упало к ее ногам, понеслась
вперед, завернула наконец за угол, однако не сделала и пяти шагов, как снова
уткнулась в преграду. Нет, это не просто преграда, это какой-то человек схватил
ее и держал крепко, не давая шевельнуться. А сзади Бориска с ножом!
– Пусти! Отпусти! – взвыла Лидия страшно,
рванулась бежать, но человек держал крепко. Держал, и прижимал лицом к
ворсистой ткани пальто, и твердил испуганно:
– Лидия, ты что… Лидия…
– Ах, пусти! – завопила она снова, узнавая своего
мужа и дивясь, зачем он ее держит, зачем хочет, чтобы Бориска ее убил, зарезал.
– Грабеж! – крикнул еще один голос. –
Убийство! Стойте, сукины дети!
Муж оттолкнул Лидию, и не упала она лишь потому, что ее
кто-то подхватил. Она глянула – это был Аверьянов в шубе и без шапки, шапка вон
валяется в снегу. Это он, Аверьянов, только что кричал про грабеж и убийство. А
Никита Ильич тоже сорвал с себя шапку, распахнул пальто и выхватил из брючного
кармана маленький «велодог», с которым никогда не расставался, потому что
ненавидел сормовских бродячих собак, в изобилии носившихся по улицам.
– Стойте, стрелять буду! – закричал он азартно и
кинулся за угол.
Негромкий выстрел, другой, третий…
Аверьянов кинулся вслед за ним, таща за собой Лидию, у
которой снова отказали ноги.
За углом было пусто – не считая двух повозок. Ни единой
живой души.
– Удрали, псы поганые! – Никита Шатилов обернул к
Аверьянову оживленное, румяное лицо. – Кажется, одного я все же задел.
Удрали-таки! Трое их было, я видел. А деньги наших рабочих я отбил! Вон мешки!
Он указал на два холщовых, запачканных снегом мешка с
черными банковскими печатями. Мешки торчали из саней.
– Крепко вы их пужанули, Никита Ильич! –
восхищенно заговорил Аверьянов, подходя к саням и волоча за собой, словно вещь,
припавшую к нему, обессилевшую Лидию. – Мал золотник, то есть «велодог»,
да дорог! Удрали и добычу бросили! Деньги целы. Вот же твари, а?! Что задумали!
Грабеж банка!
Вдали залилась трель свистка не то дворника, не то
полицейского.
– Проснулись! Поздно проснулись! – вскричал
Шатилов, все еще размахивая револьвером. – А эти… Ну, твари! Твари и есть!
Выследили, устроили все… И у кого хотели отнять? Ладно, у нас с вами, у акул
капитализма, – он коротко, возбужденно хохотнул, – а то ведь у своего
брата, у пролетария! Это же рабочим жалованье!
– А народу сколько положили без жалости! –
Аверьянов поверх головы Лидии покосился на заполненный трупами возок. – А
Филянушкин, бедняга, сам нарвался! Чего он вдруг побежал, как подстегнутый?
Стоял, стоял на крыльце да ринулся. Или услышал что-то? И вот вам нате…
Лидия с трудом оторвалась от Аверьянова, с трудом повернула
голову. Возле угла дома лежал человек в черном конторском костюме и розовом
галстуке. Тщательно причесанная голова его провалилась в подтаявший сугроб, а
розовый галстук покрылся красными пятнами. Из плеча что-то торчало, что-то
короткое, отливавшее тусклым, деревянным, полированным блеском, с выцарапанной
буквой «М».
Это рукоять ножа, догадалась Лидия. Того самого ножа,
который Бориска бросил в нее – но угодил в Филянушкина, выскочившего в ту
минуту из-за угла. А если бы кассир не выскочил, здесь лежала бы она, Лидия!
Она хрипло вскрикнула и, лишившись сознания, рухнула рядом с
Филянушкиным так внезапно, что ни Шатилов, ни Аверьянов не успели ее
подхватить.
* * *
...
«Киевский союз русских рабочих послал министру внутренних
дел телеграмму с ходатайством не допустить постановки памятника Шевченко».
...
«По слухам, все губернаторы на запрос Министерства
внутренних дел высказались за уничтожение охранных отделений».
«Русские ведомости»
...