Иствикские ведьмы - читать онлайн книгу. Автор: Джон Апдайк cтр.№ 25

Он чувствовал, что Александра не возражает против его крепких выражений. Ей они даже нравились, в них была какая-то свежесть, как в запахе падали от шкуры Коула. Ей нужно идти. У собаки, запертой в машине, может случиться разрыв сердца.

– Я спросил его, сколько стоят эти пивные банки, и когда Миша сказал, я ответил: «Не пойдет». Всему есть границы. Сколько могут стоить две паршивые пивные жестянки? Александра, без дураков, если бы я решился купить их тогда! Теперь они стоят в пять раз дороже, а это было не так уж давно. Эти банки стоят сейчас больше, чем их собственный вес чистым золотом. Я искренне верю, что, когда из будущего посмотрят на наше время, когда вы и я будем просто лежать парой скелетов в этих идиотских ящиках, которые нас заставляют покупать, наши волосы, кости и ногти будут лежать на всех этих дурацких шелках и подушечках, за которые жирные коты-владельцы похоронных контор нас обдирают. Господи, да когда я буду умирать, пусть они просто возьмут мой труп и выбросят на свалку – это меня вполне устроит. Я хотел сказать, что, когда нас не будет, эти жестянки, эти пивные банки, о которых я рассказываю, станут Моной Лизой нового времени. Мы говорили о Кайенхольце, так вот, он взял «Додж» и распилил его, а внутри сношается парочка. Машину он поставил на искусственный дерн, а чуть подальше, на другом участке «Астротурфа» или какого-то другого искусственного покрытия величиной с шахматную доску, он положил одну-единственную пивную бутылку! Чтобы показать, что они ее выпили и выставили, чтобы освободить себе место и заняться любовью. Это гениально. Крохотный, обособленный кусочек пространства. Кто-нибудь другой просто поставил бы пивную бутылку на коврик между сиденьями. Но поставить ее отдельно – вот что делает это искусством. Может быть, этои есть наша Мона Лиза, эта пустая бутылка у Кайенхольца. Уезжая в Лос-Анджелес, я посмотрел на этот сумасшедший распиленный «Додж», и на глазах у меня выступили слезы. Я не морочу вас, Сэнди. Настоящие слезы. – И он протянул к лицу неестественно белые восковые руки словно для того, чтобы вытереть влажные покрасневшие глаза.

– Вы много путешествуете, – сказала она.

– Меньше, чем прежде. Но я все равно доволен. Ездишь повсюду, но всегда сам распаковываешь дорожную сумку. Ту же самую сумку, и сам такой же, как всегда. Вы, девушки, правильно делаете. Находите неприметное местечко и устраиваетесь. Потом обзаводитесь всяким хламом, телевизором, собственным кругом общения и всем прочим. – Он поглубже уселся в коричневое кресло и наконец замолчал. В комнату вбежал Нидлноуз и свернулся калачиком у ног хозяина, спрятав под хвостом длинный нос.

– Мне пора ехать, – сказала Александра. – Я заперла бедную собачку в машине, а мои дети, должно быть, уже дома. – Она поставила чайную чашку – странно, что на ней была монограмма «Н» вместо инициалов Ван Хорна, – на поцарапанный и оббитый стеклянный столик работы Миеса ван дер Роха и встала. На ней был алжирский парчовый жакет, серебристо-серая водолазка и свободные брюки травяного цвета. Она почувствовала облегчение, когда встала, и вспомнила, что брюки стали тесны в талии. Александра давно дала себе обет похудеть, но зима была для этого не лучшим временем.» Приходилось поклевывать, чтобы согреться, пережить темноту, но, во всяком случае, в глазах этого могучего мужчины, который одобряюще посматривал на ее высокую грудь, она не узрела недовольства своими формами. В самые интимные моменты Джо называл ее своей коровушкой, своей полуторной женщиной. Оззи, бывало, говорил, что ночью она одна заменяет два одеяла, Сьюки и Джейн называли ее роскошной женщиной. Она извлекла из шерсти брюк, плотно облегавших бедра, несколько белых волосков, оставленных Тамкином, быстро схватила бандану, мелькнувшую алым флагом, с подлокотника круглого диванчика.

– Но вы не видели лабораторию, – запротестовал Ван Хорн. – И мой бассейн с подогревом, мы его, наконец, в основном закончили, не хватает только кое-каких аксессуаров. Вы не были наверху. Все мои большие литографии Раушенберга наверху.

– Может быть, в другой раз, – сказала Александра, она уже успокоилась, уверенная в своих чарах, и голос звучал обычным женским контральто.

– Ну, хотя бы взгляните на спальню, – упрашивал Ван Хорн. Вскочив, он ушиб ногу об угол стеклянного столика так сильно, что лицо его исказилось от боли. – Там все черное, даже простыни, – рассказывал он, – ужасно трудно купить хорошие черные простыни: то, что они называют черным, на самом деле темно-синее. А в холл я только что приобрел несколько миленьких картинок маслом одного живописца из новых, Джона Уэсли, ничего общего с этими безумными приверженцами только одного направления. Они похожи на иллюстрации к детским книжкам о животных, пока не разберешься, что там изображено. Совокупляющиеся белки и тому подобное.

– Забавно, – сказала Александра и быстро двинулась к выходу через широкую арку походкой опытного хоккеиста, резко отодвинув по пути кресло, так что на мгновение преградила Ван Хорну дорогу, и ему только и оставалось, что шумно бежать ей вслед, когда она вышла из зала с разместившейся в нем ужасной коллекцией, через библиотеку, мимо музыкальной гостиной, через холл со слоновьей ногой, где сильнее всего пахло тухлыми яйцами, но также ощущался и свежий воздух. Черная входная дверь снаружи оставалась не покрашенной, цвета мореного дуба.

Неизвестно откуда появился Шидель и встал, положив руку на большую медную задвижку. Он смотрел мимо Александры, прямо на хозяина, они собирались устроить ей ловушку. Она решила, что сосчитает до пяти и начнет кричать, но, наверное, Ван Хорн кивнул, и щеколда открылась на счет «три».

Позади нее Ван Хорн сказал:

– Я бы предложил подвезти вас назад, до дороги, но вода очень быстро прибывает. – Он задыхался: эмфизема легких, слишком много курит или слишком долго дышал выхлопными газами на Манхэттене. Ему действительно нужна заботливая жена.

– Но вы обещали, что я успею.

– Послушайте, откуда, черт возьми, мне знать? Я ведь здесь недавно. Пошли в дом и посидим по-семейному.

Дорога огибала лужайку, поросшую травой и обрамленную статуями из известняка – их не пощадили время и вандалы, лишив рук и носов, – и вела к тому месту, где дамба смыкалась с краем острова. За увитыми лозой воротами тянулся неопрятный берег, покрытый сорными травами: морским золотарником и пляжным дурнишником с огромными обвисшими листьями, гравием и обломками старого асфальта. Травы вздрагивали под пронизывающим холодным ветром, который дул со стороны затопленного болота. Низкое небо заполнили слоистые, как бекон, серые тучи; четко вырисовывалась лишь большая цапля, не белая, обычная серая, она медленно вышагивала, направляясь к пляжной дороге, а ее желтый клюв был цветом похож на оставленную неподалеку «субару». То тут, то там тускло сверкала вода, переплескиваясь через дамбу. У Александры к горлу подступил комок:

– Как это могло случиться, ведь не прошло и часа?!

– Когда тебе хорошо… – пробормотал он.

– Хорошо, но не такой же ценой. Я не смогу вернуться!

– Послушайте, – сказал на ухо Ван Хорн и осторожно взял ее под руку так, что она сразу почувствовала сквозь ткань его прикосновение. – Пойдемте обратно и позвоните вашим малышам, а Фидель сварганит нам легкий ужин. Он готовит потрясающий соус «чили».