Большая грудь, широкий зад - читать онлайн книгу. Автор: Мо Янь cтр.№ 141

— Цзиньтун ни при чём, — заявила Цяо Циша. — Его вина лишь в том, что в этой безысходной обстановке он не выдал меня. Как и я не выдала тех, кто не только яйца, но и кур ворует.

Два дня спустя Цяо Циша наполовину урезали месячный зерновой паёк и отправили в овощеводческую бригаду таскать навоз вместе с Хо Лина. Там эти две прекрасно владеющие русским языком женщины вдруг ни с того ни с сего начинали размахивать лопатами и переругиваться по-русски. Цзиньтуна оставили на птицеферме. Больше половины кур передохло, и женщин перевели работать в поле в ночную смену. На ферме, где прежде кипела жизнь, теперь приглядывать за несколькими сотнями старых несушек, которые полностью сбросили оперение и щеголяли синими гузками, остались лишь заведующая Лун и Цзиньтун. Лис продолжал свои набеги, и борьба с ним стала их главной задачей.

Летней ночью, когда облака то и дело закрывали луну, как всегда, появился лис. С голозадой курицей в зубах он с важным видом направился уже привычным путём — через ворота из сварной арматуры. Заведующая сделала, как обычно, пару выстрелов, которые уже превратились в некий прощальный салют. Среди пьянящего порохового дыма они с Цзиньтуном стояли как два дурака. Свежий ветер доносил с рисовых полей кваканье лягушек и крики птиц, а лунный свет в разрыве облаков словно облил маслом их обоих. Заведующая что-то проворчала, и он глянул на неё. Её лицо пугающе вытянулось, жуткой белизной сверкнули зубы. Из широченных штанов, словно наяву, вывалился хвост, толстый, как воздушный шарик. «Заведующая Лун — лиса! — с пугающей ясностью высветилось в мозгу. — Она лиса, и они заодно, вот она всё время и промахивается. Этот лис и есть тот молодец, что, по словам Дикой Ослицы, часто пробирается к ней в лунном свете, только в ином обличье». В нос ударил отвратительный лисий запах. С ещё дымящимся пистолетом в руке заведующая двинулась к нему. Отшвырнув дубинку, он с воплем кинулся в свою каморку и изо всех сил подпёр дверь плечом. Было слышно, как она вошла в комнату за стенкой. Раньше там жили все работницы, а теперь она одна. Дорожка лунного света высветила стену, обшитую старыми ящиками. Острыми когтями она скрёбла по фанере, тихонько поскуливая. Потом вдруг пробила большущую дыру и вошла к нему уже в человеческом образе, но абсолютно голая. Уродливый шрам на месте отнятой руки словно верёвка на туго завязанном мешке. Гирьками для весов твёрдо торчат груди. Скособочившись, она упала перед ним на колени и обняла рукой за ноги, обливаясь слезами и бормоча, как жалкая старуха:

— Цзиньтун… Цзиньтун… Бедная я, бедная… Несчастная я женщина…

Ему удалось вырваться, но стальная рука вцепилась в пояс, разорвала его и грубо стянула штаны. Он наклонился, чтобы надеть их снова, но она обхватила его рукой за шею, а ногами обвила тело. Оба упали, при этом она умудрилась стащить с него всю одежду. Затем чуть тюкнула кулаком в висок, и Цзиньтун, закатив глаза, растянулся на полу большой белой рыбиной. Заведующая обмусолила всё его тело, но вырвать из объятий ужаса так и не смогла. Вне себя от стыда и злости она бегом притащила из-за стенки «куриную ногу» и загнала в патронник пару желтоватых патронов. Затем наставила пистолет ему в низ живота:

— Выбирай: или он встанет, или я его отстрелю.

По свирепому блеску глаз было видно, что она не боится ни бога, ни чёрта. Титьки, твёрдые как сталь, бешено подпрыгивали. Лицо опять заострилось, сзади толстым веником стал вытягиваться до самого пола хвост. Цзиньтуна прошиб холодный пот, и он замер, распластавшись на полу.

Дождь лил несколько дней подряд, и всё это время заведующая днём и ночью, угрозами и посулами пыталась сделать Цзиньтуна мужчиной. В конце концов она довела себя до того, что стала харкать кровью, но цели так и не достигла. За несколько минут до самоубийства, вытерев с подбородка кровь, она печально проговорила:

— Эх, Лун Цинпин, Лун Цинпин, тебе тридцать девять, а ты по-прежнему девственница. Все считают тебя героиней и не понимают, что ты всего лишь женщина. А жизнь прожита впустую… — Втянув голову в плечи, она зашлась в кашле, смуглое лицо побелело, изо рта вместе с громким воплем вылетел сгусток крови.

Цзиньтун стоял, прислонившись к дверному косяку, ни жив ни мёртв от страха. Из глаз Лун Цинпин текли слёзы, когда она, сверля его ненавидящим взглядом, подползла на гладких коленках, взяла «маузер» и приставила дуло к виску. Лишь в эту последнюю минуту Цзиньтуну открылась вся соблазнительность женского тела. Она подняла руку, открыв волосатую подмышку и тонкую талию, и опустилась распустившимся, как бутон, белым задом на пятки. Перед глазами Цзиньтуна с хлопком полыхнул золотистый дымок, и холодный низ живота тут же набух горячей кровью. Покосись на него утратившая надежду Лун Цинпин прежде чем нажать курок, возможно, трагической развязки и не было бы. Из волос на виске вылетел буроватый дымок, раздался глухой выстрел. Вздрогнув всем телом, она повалилась на одеяло. Цзиньтун бросился к ней, перевернул. Чёрное отверстие на виске усыпали синеватые частички пороха. Руки были в чёрной крови, текущей из ушей. В широко открытых глазах застыло горестное выражение. Кожа на груди ещё шевелилась, как поверхность тихого пруда, подёрнутая лёгкой рябью…

Терзаемый муками совести, Цзиньтун крепко обнял Лун Цинпин и, пока тело ещё не утратило чувствительность, исполнил её желание. Когда он отстранился от неё в крайнем изнеможении, в её глазах вспыхнули искорки. Они тут же погасли, и веки медленно сомкнулись.

Он смотрел на тело заведующей и чувствовал, как сознание застилает сероватая пелена. На улице хлестал ливень, слепящие потоки надвигались всё ближе, пока не поглотили их обоих.

На допрос Цзиньтуна отвели под конвоем в канцелярию птицефермы. Он шлёпал босиком по глубоким лужам. По ним хлестал дождь, он барабанил по крышам, оттуда бурлящими потоками бежала вода. С момента соединения Цзиньтуна с Лун Цинпин ливень шёл не переставая и лишь иногда затихал, чтобы потом разразиться с новой силой.

В помещении стояло на полметра воды, начальник службы безопасности хозяйства, одетый в чёрный дождевик, сидел на стуле, поджав ноги. Допрос шёл уже два дня и две ночи, но обстоятельства дела ничуть не прояснились. Начальник курил сигарету за сигаретой, воду усеивали размокшие окурки, и вся комната пропахла табаком. Он потёр покрасневшие глаза и устало зевнул. Заразившись от него, зевнул и делопроизводитель службы безопасности — он вёл протокол. Начальник взял с залитого водой стола набухший блокнот, пробежал глазами несколько строчек иероглифов и, ухватив Цзиньтуна за ухо, свирепо рявкнул:

— Признавайся, ведь это ты изнасиловал её, а потом убил?

Цзиньтун, всхлипывая уже без слёз, в который раз повторил одну и ту же фразу:

— Не убивал я её и не насиловал…

— Не говоришь, и ладно, — выдохнул вконец расстроенный начальник. — Скоро из уезда прибудет судебный медэксперт с собакой. Рассказал бы сейчас, зачли бы как добровольное признание.

— Не убивал я её и не насиловал… — сонным голосом повторил Цзиньтун.

Начальник смял пустую пачку от сигарет и швырнул в воду. Потом опять потёр глаза, пытаясь стряхнуть сонную одурь.