— А после?
На этот раз он пожал плечами.
— Я не мог уйти, не закончив дела.
Она долго стояла молча.
Десять лет. Десять лет, украденных в один миг, человеком, который, как считал Гарри, никогда не причинил вреда ни одной живой душе. Это не умещалось у Гарри в голове. Его трясло. А ведь это не его обрекли на кошмарный брак, не его били и держали в темноте.
Боже. Разве можно возместить Кейт то, что она потеряла?
— Почему? — твердил он, все еще находясь в шоке. — Почему ваш отец так обошелся с вами?
Кейт не пошевелилась.
— Если вы это узнаете, пожалуйста, известите меня.
Она произнесла это как-то отрешенно, вдруг ощутив себя совершенно одинокой. Гарри не мог выдержать этого. Было невыносимо думать, что в эти минуты испытывала она. Отец, которого она обожала, незаслуженно обвинил ее в постыдных грехах. А мальчик, которого она полюбила, поверил ему.
Не сводивший с нее глаз, Гарри видел, как на его глазах она распрямлялась, как становилась упругой и твердой ее походка. Не было слез, воплей или проклятий, которых можно было бы ожидать от любого человеческого существа после открытий, сделанных этой ночью. Только не от Кейт. Прямо на глазах Гарри она снова исчезла за прочным, непроницаемым фасадом, который выстроила, защищая себя.
Гарри не мог позволить ей спрятаться за него. Это сделало бы ее еще более хрупкой и еще более жесткой. Если внутри скопится груз предательства, скорби и гнева, он будет терзать ее, пока не разрушит. Гарри никогда не простит себе, если позволит этому случиться. Надо найти способ избавить ее от скорби.
Он знал, что Кейт будет сражаться с ним. Ему повезет, если она не искалечит его. Но это была цена, которую он был согласен платить. Прежде чем она смогла сбежать, он притянул ее к себе. И прежде чем сумела излить на него гнев, сверкавший в ее глазах, поцеловал ее.
Глава 12
Это произошло мгновенно. Виной тому была не обычная искра, проскочившая между ними, а что-то более нежное, мягкое. Что-то, что связывало их. Кейт так идеально примостилась у его сердца, ее тело было таким мягким и податливым, ее волосы струились, как шелк. Когда-то она пахла летними цветами и солнечным светом. Теперь от нее исходил аромат экзотических цветов. Ее рот, широкий, смеющийся, чувственный и язвительный, поглотил его, и Гарри утонул в нем, не издав ни звука.
Сейчас, здесь, глубокой ночью, когда темнота только-только начала отступать на горизонте, он мог бы поклясться, что слышит, как бегут ручьи по их маленькой долине. Он почти чувствовал тепло солнечных лучей на своих плечах, хотя до рассвета было еще далеко. Он наклонялся, его тело вжималось в Кейт, как если бы он хотел в нем раствориться.
На все это потребовалась секунда. В следующую секунду Кейт уже отбивалась. Хотя Гарри и ожидал отпора, его удивила ее свирепость. Кейт колотила его коленями и локтями, затем пустила в ход ногти. Она брыкалась и пиналась; она визжала, как дикая кошка. Не от страха, не в панике — Гарри хорошо знал, какие звуки сопровождают эти чувства. Она была в гневе. В отчаянии. Так прорывалась боль за все, что с ней сделали.
Гарри удерживал ее. Не силой; у Кейт никогда не будет синяков в его руках. Он просто пережидал ее ярость, надеясь, что когда она выдохнется, то поймет: его руки — защита от страха и боли, а не капкан, порождающий их.
Он не знал, как долго она сопротивлялась. Знал только, что утром будет в синяках. Он удерживал ее осторожно и твердо, лаская ее рот от уголков к середине, поцелуй за поцелуем, массируя губами и языком. Кейт была словно одной большой раной, и ему хотелось унять эту боль. Смягчал ее, обольщая, — одна рука на ее талии, другая поддерживает голову — он ждал.
Гарри знал, что рискует; она может возненавидеть его и никогда больше не подпустить близко. Но он не мог дать ей замкнуться в ее безрадостной раковине. Она должна знать, что больше не будет одинокой.
Он чувствовал, как понемногу ее сопротивление слабеет, силы иссякают, протест сходит на нет. Он чувствовал, как ее губы становятся мягче, приоткрываются, совсем немного, но достаточно, чтобы послужить приглашением. Он чувствовал, как в ней рождается дрожь, захватывает мышцу за мышцей, кость за костью и ее самоконтроль начинает разрушаться. И наконец-то, наконец он почувствовал вкус слез на своих губах, и Кейт зарыдала.
Только тогда он выпустил ее губы. Очень осторожно Гарри прижал ее лицо к своей груди и держал так. Он не сказал ни слова; слова были бы лишними. Он держал ее, потому что все ее тело сотрясалось от рыданий. Он держал ее, и десять лет боли, ненависти и страха выходили из нее и улетучивались. Он держал ее, потому что она оплакивала все то, чего ее лишили, заставив страдать. Он потерял ее когда-то. И не мог упустить ее на этот раз.
Кейт словно скатилась к подножию холма и готовилась подняться снова. Постепенно она успокаивалась. Гарри физически ощущал, как она восстанавливала свою крепость, блок за блоком, выпрямлялась, возвращала себе силу, осанку и достоинство. Он знал, что у него осталось совсем немного времени, чтобы утешать и ободрять ее, прежде чем они почувствуют неловкость, и он наслаждался каждым драгоценным мигом. Завитком волос на ее щеке, слезами, которые увлажняли его шею, необоримой гордостью, которая поддерживала ее, когда все остальное было потеряно. Гарри вдруг осознал, что глубоко в его горле рождаются какие-то звуки, как у матери, успокаивающей больно ударившегося ребенка. Он гладил шелковые пряди ее волос. Вдыхал ее необыкновенный аромат и надеялся, что его тепло согревает ее.
Гарри держал бы ее в своих объятиях, даже если бы он не знал ее. Ему и раньше приходилось прижимать к себе горюющих женщин. Но снова держать в своих руках Кейт после того, что между ними произошло, и что они потеряли, стало и честью, и тяжкой ношей. Это было привилегией, которой — он знал — удостаивались очень немногие. Если она больше никогда не позволит ему подойти к себе так близко, ему придется довольствоваться и этим.
И прежде чем он был готов отпустить ее, Кейт вырвалась из его рук.
— Я должна просить вас извинить меня, — сказала она из гордости, вытирая лицо дрожащими пальцами. — Я не из тех, кто льет слезы.
Гарри не мог не улыбнуться, глядя на ее опухшее, заплаканное лицо.
— Est quaedam Here voluptas. В плаче есть что-то от наслаждения.
Она неожиданно рассмеялась.
— Теперь Овидий? Ну, он ошибался. В плаче нет наслаждения. Только тяжелая голова, опухшие глаза и совершенно отвратительная необходимость воспользоваться носовым платком. Теперь придется неделю прикладывать к глазам кружочки огурцов.
— Не получится, — возразил Гарри, убирая влажный завиток волос ей за ухо. — Вам придется показаться на публике, дабы убедить всех, что мы неразлучны.
Раньше Гарри был бы обижен ее недовольной гримасой.
— Не сегодня, — сказала она, оправляя юбки все еще дрожащими руками. — Пожалуй, после всего случившегося я имею право на день передышки.