И такое однажды произошло. Она не знала, как и
почему оказалась не заперта дверь комнаты, в которой ее держали. Это была
тюрьма, настоящая тюрьма: ставни закрыты, не пропускают света, на окнах
решетки, которые поставили предусмотрительные хозяева, чтобы в дом не залезли
воры, а теперь они сгодились для охраны узницы. Васька спал у двери, как
некогда Роджер – на пороге комнаты Алима… В комнате были телевизор, видеомагнитофон,
море киношек – все почему-то про любовь, ее считали какой-то телкой безмозглой!
Мебель удобная, хоть и простая. На ночь Хозяйке давали какую-то гадость, от
которой она дрыхла как убитая, вставала с тяжелой головой и полдня приходила в
себя, сидя на смятой постели и тупо глядя по сторонам. И вдруг однажды
заметила, что от порыва сквозняка колыхнулась дверь…
Ее бросило сначала в жар, потом в холод, потом
она перестала дышать. И покуда не дышала, вслушивалась во все звуки этого дома,
этой своей тюрьмы, ловила их всем сердцем, всем существом своим. Тишина. Такое
ощущение, что дом вымер. Никого.
Никого из ее тюремщиков – и дверь приоткрыта…
Хозяйка соскользнула с кровати и на цыпочках
прокралась по комнате. Выскользнула за дверь. Выглянула в коридор, потом
решилась на цыпочках пробежать по нему. Толстые деревенские половички –
плетенные из обрывков тряпок, какими когда-то был устлан пол в жалких
кармазинковских домишках, – глушили звуки. Дверь в сени! Открыта. Дверь из
сеней! Открыта… Веранда! Не заперта! Высокое крыльцо… ступеньки…
забетонированная узкая дорожка к воротам… и никого, никого вокруг, и улица
пуста!
Хозяйка летела, не касаясь земли, – как
была, в одних толстых носках. Никакой обуви у нее не было, туфли отобрали и не
вернули, да она бы и босиком по лезвиям ножей бросилась сейчас бежать!
Схватилась за калитку – и вздрогнула, услышав собачий лай.
Прямо на нее по пустынной улице неслась свора
деревенских шавок. В основном собаки были почему-то рыжие – ну, в деревнях
всегда так, как поведется какая-то одна масть, так она и ведется. Но среди этой
беспородной мелкоты летел, весело закинув голову, большой черный пес. Овчарка,
кобелина огромный, молодой, полный сил. На нем был ошейник – очевидно, завидев
собачью свадьбу, этот развеселый молодой удалец сорвался с привязи, перескочил
через забор и помчался в поисках приключений.
Хозяйка остановилась, пропуская свору. Пес
повернул голову и глянул прямо в ее глаза желтыми глазами. И вдруг остановился,
забыл про все, что влекло его вслед за другими собаками, обернулся к Хозяйке и
зарычал, угрожающе нагнув голову. Глаза его сузились, кожа на носу собралась
складками, оскалились клыки.
Хозяйка отпрянула, но было поздно: пес уже
несся к ней – молчаливый, жуткий, черный… Мгновение – и повалит ее, вцепится в
ее горло… или в щеку, как Веселый Роджер вцепился когда-то в щеку Алима. Алим
не знал, пьяный дурак, но Хозяйка-то знает, что слюна черного пса пропитана
ядом, смертью пропитана… смерть несется к ней, норовит вонзить в нее зубы,
черная смерть!
Она шарахнулась назад, вцепилась в калитку,
тащила ее на себя… чудилось, долго-долго, движения ее были вялые, слабые. А
черный пес мчался, оскалясь, слюна летела с его клыков! И вся свора, все эти
дворняжки вдруг повернули вслед за ним и тоже понеслись к Хозяйке, разевая
пасти – жутко, бесшумно, брызжа во все стороны слюной…
Она повернулась и ринулась к крыльцу – прямо в
руки спохватившихся, как раз выскочивших из дому, ошарашенных ее исчезновением
Родиона и Васьки Крутикова. Кинулась к ним, как к последнему спасению,
хваталась за них руками, заходясь в истерике. Она не видела, что вся свора
бешено запрыгала у захлопнувшейся калитки, силясь достать до… кота,
обыкновенного, хотя и бесхвостого серого кота, сидевшего в полной безопасности
на высоком воротном столбе и бесстрашно, с каким-то садомазохистским
наслаждением взиравшего на всю эту лающую, взбесившуюся ораву. Когда-то, на
заре туманной кошачьей юности, он однажды не оказался достаточно увертлив и
лишился хвоста, но с тех пор научился злить собак как надо – это было одной из
самых больших радостей его жизни, а люди его интересовали мало. Поэтому кот
даже не оглянулся, когда двое мужчин унесли в дом орущую, рыдающую женщину.
Конечно, конечно, это был нервный срыв. С
некоторых пор Хозяйка вообще панически боялась собак, тем паче – черных
овчарок; вдобавок не могли не подействовать транквилизаторы, которыми ее
пичкали, да и потрясение от внезапного заточения подорвало психику.
Удивительно, что Родион хоть что-то смог разобрать в ее несвязных,
бесконтрольных воплях. Но ведь разобрал, змей подколодный! И не только
разобрал, но и смекнул, что надо сделать. Наверное, магнитофон у него на всякий
случай был приготовлен, потому что, когда Хозяйка очнулась и начала тупо
вспоминать свое неудавшееся бегство, Родион пришел к ней и молча включил
запись…
Она слушала и чувствовала, что, когда
платиновый окрас слиняет с ее головы, волосы под ним окажутся седыми. Еще бы…
Ведь она выложила все не только про Алима – а уже одного этого хватило бы,
чтобы официально открыть против нее судебное дело, – но и про Анфису с
Надюшкой… Небось Родион даже не сразу понял, какую карту сдала ему судьба. Но
вскоре сообразил и уже не собирался упускать удачу.
Ну что, что оставалось делать Хозяйке, как не
начать играть по их правилам?! Они хотели денег – денег Алима для его жены,
этой Валентины, для его детей, ну и для себя: для Родиона с его женщиной, для
Васьки Крутикова и Томки… Они получали эти деньги исправно. Хозяйка подписала
все необходимые доверенности, сделала все нужные звонки. И при этом она
продолжала надеяться, надеяться неведомо на что. Даже когда узнала, что ее
обчистили, ободрали как липку: лишили не только денег, но и права на дальнейшую
жизнь. Но когда появился Егор…
– Девушка, вы же вроде до моста хотели? –
прервал тягостные думы Анфисы удивленный голос водителя.
Насчет девушки – это он загнул, конечно. Круто
загнул! Анфиса прекрасно знала, как она теперь выглядит. Сейчас ей можно было
запросто дать не только ее двадцать семь, но и на десяток годиков вперед. А то
и побольше.
– Что, приехали?
Она глянула в окно.
Да, это Кармазинка. Шесть лет не видела ее
Анфиса и вполне прожила бы без нее до конца дней. Но деваться теперь некуда. А
вот и знакомый мосток. Какой же он неказистый, серый, просевший!.. Интересно,
пролом в перилах залатали или нет? Много, много лет снился Анфисе этот пролом!
– Сколько я тебе должна? Пятьдесят? Давай
сговоримся: вот еще пятьдесят, а ты меня довези до самой деревни. Неохота
пешочком топать, того и гляди, дождь прольется.
– Это точно, дождь сегодня обещали, – сказал
шофер, жадно глядя на деньги. Рука его уже дернулась к второй пятидесятке, но
он тотчас с сожалением сказал:
– Эх, я б с удовольствием вас подвез, да не
могу. По этому мосту ехать – наверняка в бучило угодишь. Знаете про бучило?
Знала ли она!..