«Разводом ей пригрозить, что ли?» – тоскливо подумал он, и
тут Даша произнесла:
– Помоги мне, пожалуйста, Максим. Я без тебя не
разберусь.
Максим начал смеяться.
– Ну, Дашка! – сквозь смех выдавил он. –
Правду говорят: наглость – второе счастье! Ты даже не хочешь подумать о том,
каково мне будет думать, что тебя угробить могут в том мерзком пансионате, но
мало того – меня же еще просишь о помощи. Ну ты, мать, обнаглела!
– Максим, я всего лишь хочу выяснить, о ком писал
Боровицкий в своих рассказах, – твердо сказала Даша, обернувшись к
нему. – Я не собираюсь шастать по пансионату ночью. Я просто несколько раз
встречусь с некоторыми стариками. Уверена, что мне хватит, чтобы понять – кто
из них кто. И без Прошки я больше ходить не буду, а с ним на меня вряд ли
кто-нибудь вздумает напасть. Но с твоей помощью я все сделаю гораздо быстрее,
понимаешь? – Она помолчала и негромко добавила: – Пойми, я не могу бросить
это дело. Не могу.
Максим уселся прямо на пол и взглянул на Дашу снизу.
– Ладно, давай подумаем вместе. Предположим, твой
пансионат – какая-нибудь база перевалки наркотиков, – довольно весело
заявил он. – Почему бы и нет, а? Очень популярная сейчас тема, какой канал
ни включи – везде то поле конопли найдут под глухой деревушкой, то большой
начальник устроит грамотный наркотрафик. Правда, хорошее объяснение! Только
тогда, – продолжал он, не давая жене себя перебить, – Прошка тебя ни
от чего спасти не сможет, безумная ты моя женщина! Тебя просто пристрелят в том
же лесопарке, и хорошо, если мы с Олеськой сможем оплакать твой изуродованный
труп. А скорее всего, и не найдем ничего.
– Максим, хватит глупости говорить, – поежилась
Даша. – Нет там никаких наркотиков.
– Хорошо, пусть будет разработка нового лазерного
оружия, – согласился Максим.
– Да ну тебя!
– Милая моя, ты сама себе противоречишь. То говоришь,
будто в пансионате что-то не в порядке, то отказываешься верить в реальную
угрозу, исходящую из него. Кстати, – нахмурился Максим, – а почему
заведующая вообще пустила тебя в пансионат? Ты ведь совершенно посторонний
человек…
– Я ее припугнула, – призналась Даша.
– То есть как припугнула? Чем? Пистолетом, что ли?
– Понимаешь, я вспомнила все, что Боровицкий мне
рассказывал о пансионате, и намекнула: мол, если она меня не пустит, я шум
подниму. Вот она и согласилась.
Максим ошарашенно смотрел на Дашу.
– Слушай, у тебя вообще есть мозги в голове, а? –
наконец спросил он. – Если там действительно очень серьезное дело затеяно,
то ты выбрала самый худший способ выяснить о нем.
– Серьезное, но не настолько, – покачала головой
Даша. – Максим, поверь мне, пожалуйста, как только мы с тобой раскроем,
кого из пациентов Боровицкий зашифровал в своих рассказах, мы поймем, кто
убийца. Может быть, ребус Петра Васильевича вовсе и не имеет отношения к тому,
что в пансионате что-то неладное.
– О! – поднял палец Максим. – Первую разумную
мысль услышал от тебя за сегодняшний день! До нее был сплошной бред
душевнобольной.
– Тогда сдашь меня в тот же пансионат, когда
состарюсь, – посоветовала Даша. – Максимушка, ты мне поможешь? Я без
твоих мозгов не обойдусь.
– Ладно, – сдался Максим. – Но договариваемся
– если еще раз за тобой кто-нибудь погонится или просто испугает тебя, ты
выходишь из игры. Договорились?
– Договорились, – кивнула Даша.
– Тогда пошли читать, что нам еще твой Боровицкий
припас, возьми его нелегкая.
* * *
«Инна столкнулась с этой бабулькой в августе, когда в их
доме сломался лифт. Она поднималась по лестнице и услышала над головой пыхтение
и вздохи. Посмотрев вверх, Инна обнаружила то, что и следовало ожидать, –
раздутые бледные ноги в синих ручьях вен и две хозяйственные сумки.
– Подождите, пожалуйста, – позвала она. – Я
вам сейчас помогу.
И быстро поднялась к ногам и сумкам. Низенькая бабушка, вся
красная и потная от напряжения, умоляюще смотрела на нее.
– Доченька, уж помоги, а? – выдохнула она. –
Совсем сил никаких моих нет. Что ж с этим лифтом-то делается?!
Инна бодро подхватила сумки, оказавшиеся ужасно тяжелыми, и
поволокла их наверх. Старушка что-то бормотала, но Инна не вслушивалась. Она
обдумывала рецепт салата, которым собиралась порадовать своего Витеньку сегодня
вечером.
– Доченька, пришли, – раздался голос сзади.
Затаскивая сумки в квартиру, Инна машинально отметила ее
запущенность.
– Ты уж прости, милая, что так не прибрано у
меня, – засуетилась старушка неизвестно отчего. Будто Инна была долгожданной
гостьей.
Ее суетливость и жалкая интонация так резанули Инну, что она
неожиданно сказала:
– Меня Инной зовут.
– А меня Марьей Васильевной, – ответила
старушка. – Давай, доченька, ты со мной чайку попьешь, а? Я вот и
печеньица купила.
Инна собиралась отказаться, потому что дома ждали уборка, и
салат, и еще куча неотложных домашних дел, но взглянула на сумки, на распухшие
ноги и неожиданно для самой себя согласилась.
За чаем, заваренным в большом чайнике с красными цветами и
непременным золотым ободком по краю крышки, Марья Васильевна рассказала о своей
немудреной жизни: муж у нее давно умер, дочь уехала в другой город и о матери
последние десять лет не вспоминает.
– Поссорились мы с ней, – рассказывала Марья
Васильевна, кроша по столу дешевое печенье. – Я уж и не помню почему. Мы с
дочкой все время ругались. А потом она письмо прислала – мол, все, мама, хватит
тебе меня воспитывать. А я что – напрашиваться буду? Да никогда!
Старушка собрала пальцами крошки и задумчиво ссыпала их в
свой чай.
– Марья Васильевна, что вы делаете? – спросила
Инна.
– А? Что? – удивилась та. – Так ведь чай-то
несладкий! Вот посластишь – и вкусно!
Она прихлебнула чай и расплылась в улыбке. Инна пододвинула
к себе сахарницу и заглянула под крышку. Аккуратно закрыла и отодвинула
обратно.
– Витя, ты себе не представляешь, – рассказывала
она вечером мужу, ходя по комнате. – У нее там серные головки от спичек!
– Очень даже представляю, – отозвался
супруг. – Бедная, одинокая женщина, определенно начала впадать в детство.
Таких стариков – тьма-тьмущая! Жалко их, конечно…
На следующей неделе Инна заходила к Марье Васильевне дважды.
Сначала принесла продукты, потом привела квартиру в порядок. Старушка бегала за
ней по комнаткам, причитала, благодарила и всячески мешала. Зато под конец,
когда Инна стала прощаться, вынесла из комнаты фарфоровую кошечку с отбитым
хвостом и торжественно сказала: