– Все-таки уезжаете, Иван Сергеевич? – раздался
голос. Повернувшись, Яковлев увидел Красницкую – маленькую и отчего-то
сгорбившуюся. Заходящее солнце освещало ее грустное лицо.
– Да, – помолчав, кивнул он. – Хватит мне от
мира прятаться, Римма Сергеевна. И знаете – я ведь работу-то свою закончил.
Стыдно мне должно быть, ослу старому. Если бы не Боровицкий, так и бросил бы на
полпути. А в разговорах с ним как-то все стало на свои места: понял я, что
нельзя под конец жизни дело любимое бросать… Хороший он был человек, упокой
господи душу его.
– Хороший, – эхом отозвалась Красницкая. – И
правда хороший. Ну что ж, прощайте, Иван Сергеевич.
– Прощайте, Римма Сергеевна, – улыбнулся
Виконт. – Буду теперь там доживать. – Он неопределенно махнул рукой
куда-то за ограду, туда, где только край красноватого круга виднелся из-за
деревьев.
Он повернулся и пошел к машине, сначала неторопливо, а затем
все ускоряя и ускоряя шаг.
И, только сев в такси, в котором уже лежал его багаж, вдруг
понял, что сказал Красницкой неправду – такую неправду, что впору было бы
вернуться и сказать то, что на самом деле чувствовал старый профессор Яковлев
по прозвищу Виконт.
«Не доживать!» – покачал он головой, и таксист с удивлением
взглянул в зеркальце на красивого седого старика, смутно напомнившего ему
кого-то из героев книжек, которые он читал подростком. «Не доживать, –
улыбнулся Виконт, и таксист смущенно отвел глаза от морщинистого лица, по
которому текли слезы. – Жить! Жить…»