Противостояние - читать онлайн книгу. Автор: Стивен Кинг cтр.№ 171

Но они принимали не соминекс, а по половине таблетки веронала. Идея принадлежала Стью. Он высказал ее после того, как сны действительно всех замучили и они начали буквально бросаться друг на друга. Стью отвел Гарольда в сторону, прежде чем обсудить это с остальными, потому что Гарольда следовало погладить по шерстке, чтобы услышать его непредвзятое мнение. А кроме того, Гарольд многое знал. С одной стороны, это радовало, с другой – пугало, будто к ним в компанию попал пятисортный бог, более-менее всемогущий, но эмоционально нестабильный, способный взорваться в любой момент. В Олбани, где они встретили Марка и Перион, Гарольд добавил к своему арсеналу второй пистолет, и теперь они висели у него на бедрах, как у современного Джонни Ринго [132] . Она жалела Гарольда, но при этом начала его бояться. Появились мысли о том, что однажды ночью он рехнется и откроет стрельбу из обоих пистолетов. Она часто вспоминала тот день, когда нашла Гарольда во дворе его дома в одних плавках, мало что соображающего, выкашивающего лужайку и плачущего.

Она знала, как Стью преподнес ему свою идею, очень спокойно, чуть ли не как один заговорщик – другому: Гарольд, эти сны – проблема. У меня есть идея, но я не знаю точно, как ее реализовать… легкое снотворное… но доза должна быть оптимальной. Если переборщить, никто не проснется в случае беды. Что бы ты предложил?

Гарольд предложил по таблетке веронала, который они могли найти в любой аптеке, и, если препарат прервет эти сны, уменьшить дозу до трех четвертей таблетки, а потом до половины. После этого Стью переговорил с Гленом, который идею одобрил, и они провели эксперимент. При четверти таблетки сны вновь начали омрачать их покой, поэтому остановились на половине.

По крайней мере все прочие.

Фрэнни каждый вечер брала лекарство, но не принимала его. Она не знала, повредит веронал ребенку или нет, однако предпочитала не рисковать. Говорили, что даже аспирин может разрушить хромосомы. Поэтому она страдала от снов – страдала, очень правильное слово. Один сон доминировал. Остальные разнились, но рано или поздно вливались в первый. Она находилась в родительском доме в Оганквите, и темный человек гнался за ней. По мрачным коридорам, через гостиную матери, где часы продолжали отсчитывать сезоны эпохи консервации… Она смогла бы убежать от него, Фрэнни это знала, если бы ей не приходилось тащить тело. Тело отца, завернутое в простыню, и брось она его, темный человек сделал бы с ним что-нибудь, ужасным образом надругался бы над ним. Поэтому она бежала, чувствуя, что он все ближе и ближе, и в конце концов ей на плечо ляжет его рука, горячая и вызывающая тошноту рука. Она разом лишится всех сил, ноги станут ватными, и она повернется, готовая сказать: Бери его, делай что хочешь, мне все равно, просто больше не гонись за мной.

И он будет стоять перед ней, одетый во что-то черное, напоминающее монашеское одеяние с капюшоном, и черты его лица будут прятаться в тени – за исключением широченной и счастливой улыбки. В руке он будет держать скрученные и изогнутые плечики для одежды. Именно в тот момент ужас ударял ее, словно боксерская перчатка, и она вырывалась из сна в холодном поту, с гулко бьющимся сердцем, мечтая о том, чтобы никогда больше не засыпать.

Потому что он пришел не за мертвым телом ее отца – он хотел заполучить живого ребенка, которого она носила под сердцем.

* * *

Фрэн вновь перекатилась с бока на бок. Раз не удается заснуть, может, действительно достать дневник и сделать очередную запись? Дневник она вела с пятого июля. В каком-то смысле – для ребенка. Дневник являл собой акт веры – веры в то, что ребенок будет жить. Она хотела, чтобы он знал, как все было. Как эпидемия пришла в городок под названием Оганквит, как она и Гарольд остались живы и что с ними стало. Она хотела, чтобы ребенок все это узнал.

Лунного света хватало, чтобы писать, а после двух или трех страниц глаза у нее всегда начинали слипаться. Говорило это не в пользу ее литературного таланта. Но она решила дать сну еще один шанс.

Закрыла глаза.

И продолжила думать о Гарольде.

Ситуация могла бы измениться к лучшему с появлением Марка и Перион, если бы те двое еще не успели сойтись. Тридцатитрехлетняя Перион была на одиннадцать лет старше Марка, но в этом мире разница в возрасте едва ли что-то значила. Они нашли друг друга, они приглянулись друг другу, и компания друг друга их вполне устраивала. Перион призналась Фрэнни, что они пытались зачать ребенка. «Слава Богу, я принимала противозачаточные таблетки, а не вставила спираль, – поделилась Пери. – Иначе как бы я ее вытащила?»

Фрэнни, в свою очередь, едва не сказала ей, что беременна (треть срока уже осталась позади), но в последний момент сдержалась. Побоялась, что ситуация изменится только к худшему.

Теперь их стало шестеро, а не четверо (Глен наотрез отказывался садиться за руль мотоцикла и всегда ехал со Стью или Гарольдом), но появление второй женщины ничего не изменило.

А как насчет тебя, Фрэнни? Чего ты хочешь?

Если бы ей пришлось существовать в подобном мире, подумала она, а биологические часы организма удалось бы прокрутить назад на шесть месяцев, она бы выбрала такого, как Стью Редман… нет, не такого, как он. Она хотела именно его. Вот так, абсолютно честно и откровенно.

Цивилизация ушла, с двигателя человеческого общества содрали хром и мишуру. Глен Бейтман неоднократно высказывался на эту тему, всякий раз безмерно радуя Гарольда.

Эмансипация женщин, решила Фрэнни (думая, что откровенность действительно должна быть полной, а не частичной), – нарост на индустриальном обществе, ни больше ни меньше. Женщины находятся во власти своих тел. Они уступают мужчинам ростом и весом. Они обычно слабее. Мужчина не может родить ребенка, а женщина может – это известно любому четырехлетке. И беременная женщина – уязвимое человеческое существо. Цивилизация прикрывала зонтиком здравомыслия представителей обоих полов. Эмансипация – вот оно, это слово. До появления цивилизации с ее взвешенной и милосердной системой защитных мер женщины были рабынями. «Давайте не будем подслащать пилюлю – мы были рабынями», – думала Фрэнни. Потом тяжелые времена закончились. И символом веры женщин, который следовало бы вывесить в редакции журнала «Мисс», предпочтительно вышитым гладью, стало следующее: Спасибо вам, мужчины, за железные дороги. Спасибо вам, мужчины, за изобретение автомобиля и убийство индейцев, которые думали, что неплохо и впредь оставаться хозяевами Америки, раз уж они появились здесь первыми. Спасибо вам, мужчины, за больницы, полицию, школу. А теперь я бы хотела голосовать, будьте так любезны, и иметь право идти своим путем и самой творить свою судьбу. Когда-то я была рабыней, но теперь с этим покончено. Мои дни рабства должны остаться в прошлом; мне незачем быть рабыней, как незачем пересекать Атлантический океан на утлом суденышке под парусом. Реактивные самолеты безопаснее и быстрее маленьких парусников, и в свободе больше здравого смысла, чем в рабстве. Я не боюсь полета [133] . Спасибо вам, мужчины.