— Сколько ей лет?
— В апреле стукнуло десять. Это моя старшенькая.
Робин села на корточки рядом с корзиной и погладила грязное личико ребенка.
— Привет, Мэри. — Девочка поймала ее пальцы и начала раскачивать корзину.
Миссис Льюис добавила:
— Мой Джек жалеет ее, но он сломал себе хребет и больше не может носить дочку по лестнице. Вот она и спит здесь.
Каким-то чудом Робин удалось закончить опрос. Когда девушка записывала, что основной рацион семьи составляют хлеб, маргарин и сыр, у нее дрожала рука. Затем Робин порылась в сумке и достала пригоршню леденцов.
— Это детям… Миссис Льюис, не скажете, как зовут вашего домовладельца?
Домовладелец миссис Льюис жил в полумиле отсюда. Его дом был больше, лучше, но не опрятнее домов квартиросъемщиков. Робин стучала добрых пять минут, прежде чем дверь открыл здоровенный детина в сопровождении такого же здоровенного пса.
Эдди Харрис (так звали домовладельца) провел Робин в комнату, забитую пустыми пивными бутылками, заваленную жирными обертками из-под чипсов, и смерил девушку подозрительным взглядом. Робин объяснила, зачем пришла.
— Мистер Харрис, сегодня утром я познакомилась с вашими жильцами. Льюисами с Уолнат-стрит. Они сказали мне, что задолжали за квартиру.
Он вынул из ящика засаленную тетрадь и провел пальцем по странице.
— Есть такое дело. Аж на целых пять недель.
— Миссис Льюис сказала, что вы собираетесь их выселить, если они не заплатят до конца этой недели.
— Это уж как водится. Шесть недель задержки — и выметайся.
— Мистер Харрис, вы не могли бы дать им отсрочку?
Он рыгнул.
— Шесть недель не платишь — извини-подвинься. У меня завсегда так было.
Робин вспомнила жуткую лачугу, сырую, с плесенью на стенах и без элементарных удобств.
— Мистер Харрис, если бы вы снизили плату, им было бы легче собрать нужную сумму.
Хозяин уставился на Робин, а затем захохотал, продемонстрировав почерневшие зубы.
— Снизить плату? С какой стати?
— С такой, что дом того не стоит.
В глазах у детины тут же вспыхнула угроза.
— Да я на этот дом с десяток охотников сыщу!
Робин заставила себя держаться в рамках.
— Мистер Харрис, вы сами прекрасно знаете, что плата за допотопные дома на Уолнат-стрит чересчур высока. Однако, возможно, вы не знаете, что мистер Льюис безработный и что у них шестеро детей, в том числе дочь, больная от рождения. Если вы их выселите, куда они пойдут?
— Мне-то какая забота? — Злобные маленькие глазки пристально изучали девушку. — А уж вам и подавно, барышня.
Харрис смотрел на Робин так, что она слегка занервничала. Как всегда, на ней была юбка до колена, зеленое бархатное пальто и туфли на высоких каблуках. Робин обожала высокие каблуки, потому что они прибавляли ей роста, но сейчас она жалела, что не надела мешковатое платье по щиколотку и галоши.
Харрис усмехнулся:
— Радость моя, неужели вы пришли ко мне из-за такой ерунды? Может быть, я могу сделать для вас что-нибудь еще?
Его рука легла на плечо Робин. Ощутив это прикосновение, девушка вздрогнула. Пес, лежавший у двери, тут же насторожился.
— Значит, вы не передумаете?
— Это уж смотря как ты будешь себя вести, цыпочка, — нежно проворковал Харрис.
Короткие толстые пальцы медленно потянулись от плеча Робин к ее груди. Повинуясь мгновенному импульсу, Робин повернула голову и впилась зубами детине в запястье.
Вопль хозяина заставил пса вскочить и зарычать. Однако Робин не упустила своего шанса. Когда Эдди Харрис отдернул руку, она прошмыгнула мимо собаки, бросилась к двери и выскочила на улицу.
Когда вечером Робин пришла в клинику и рассказала о случившемся доктору Макензи, реакция босса сбила ее с толку.
— Ты пошла к домовладельцу? К Эдди Харрису? Пошла одна, чтобы попытаться убедить этого безмозглого кретина снизить арендную плату?
— А что еще я могла сделать? — начала оправдываться Робин. — Кому-то нужно было взяться за это.
Он грохнул кулаком по столу:
— Только не тебе, Робин! И не в одиночку!
Тут Робин тоже разозлилась:
— Нил, я не ребенок! Я делала свою работу.
— Ты работаешь у меня, — ледяным тоном отрезал Макензи. — И если еще раз выкинешь такой фортель, можешь поставить на этой работе крест. Поняла?
Девушка бросила на него сердитый взгляд.
— Этот Харрис — еще та скотина! — с жаром добавил доктор. — Сколько народу от него натерпелось. Робин, неужели ты не понимаешь? Он мог сделать с тобой все что угодно…
— Но этот несчастный ребенок… — простонала Робин, вспомнив девочку на кухне. — Нил, вы могли бы что-нибудь для него сделать?
— Если ребенок болен от рождения, то увы. Так бывает, и это трагедия, но медицина тут бессильна.
— Видели бы вы, в каких условиях она живет!
— А где, по-твоему, она должна жить? В работном доме? В приюте для сирот? Уж лучше пусть будет как есть. Она может жить в нищете, но, по крайней мере, остается с родными. Богатые отсылают своих душевнобольных отпрысков в так называемые санатории и чаще всего забывают о них. Понимаешь, кое-кто думает, что это наследственное, и стыдится собственных детей. Робин, я бывал в таких местах; они куда хуже, чем то, что ты видела сегодня утром.
Доктор Макензи начал торопливо совать карточки в стол.
— А теперь ступай. И помни, о чем я тебе говорил. Будь объективной. И не встревай в то, что нельзя изменить.
Сначала все казалось проще простого. Майя сидела в кабинете Вернона, диктовала письма строгой и чопорной секретарше мисс Доукинс, дважды в день обходила магазин и пугала продавщиц, проводя пальцем по прилавку в поисках пыли.
Но это была лишь видимость. Через несколько недель Майя поняла, что ей морочат голову. Триумвират в составе Каванаха, Андервуда и Твентимена изолировал ее от дел так же успешно, как это удавалось покойному Вернону. Пока она скучала в своем кабинете, заведующие отделами и закупщики продолжали ходить со своими заботами к Лайаму Каванаху, сидевшему напротив. Совещания, проводившиеся по понедельникам, были простым очковтирательством. Письма, которые она подписывала, были лишь ничтожной каплей в море писем, которые печатала мисс Доукинс: львиную долю своего рабочего дня секретарша тратила на почту Лайама Каванаха.
Когда Майя выражала свое недовольство мистеру Андервуду или мистеру Твентимену, они пару дней заговаривали ей зубы. Приходили с ничтожными вопросами и обсуждали всякие пустяки. Это выводило Майю из себя. Она пришла к выводу, что мистер Твентимен тщеславен, а мистер Андервуд глуп, но главный ее враг — Лайам Каванах, которого не обвинишь ни в том, ни в другом. Мистер Каванах был умен, трудолюбив и привлекателен. Большинство продавщиц были в него влюблены, а остальные боялись его как огня. Его улыбки было достаточно, чтобы мисс Доукинс, примерная прихожанка и чопорная старая дева лет пятидесяти с большим хвостиком, начинала хихикать как девчонка. Люди уважали Лайама Каванаха за несомненный талант и боялись его острого языка и холодного гнева.