Я всовываю пистолет в ухо и вращаю с такой силой, что ушная раковина покрывается алой испариной и на мочке, на золотом цветочке, набухает еще одна сережка, отличая из чистой кровищи.
— Вставай. Я выброшу тебя за борт, падаль.
И она молча встает! Не визжит, не цепляется за жизнь, а встает и стоит, шатаясь от боли, пылая злобой, ненавистью и бессилием. От служанки пахнет копченым лососем… Спокойно, Лизок, говорю я себе, она боится высоты, а не смерти. Ты ведь еще не забыла, как она трусила, выходя на балкон. Страх высоты сделает свое дело и развяжет язык.
Я никак не маскирую свое нападение — наоборот хочу продемонстрировать суке всю силу своего сказочного везения. Закрыв глаза, я мысленно — долгую секунду — молюсь своему ангелу-хранителю, молюсь лилиям и вьюнкам у его ног в каплях свежей росы, где отражается небесное пламя: бог мой, мамочка! Спаси и помоги Лизочку в решительную минуту.
Оборвав телефонный провод, я открыто заматываю витой шнур вокруг шеи покойницы Фелицаты — больно заматываю! — и держа один конец удавки в своих руках вытаскиваю служанку в ночной коридор.
Казалось бы, у меня нет совершенно никаких шансов провести в таком виде пленницу и ста шагов, первый же стюард или член корабельной команды, первый встречный поднимет тревогу: подстриженная под панка, в военном хаки, я тащу по кораблю даму в брючном комбинезоне цвета беж, на каблуках, с бриллиантовыми серьгами в ушах, одно ухо которой в крови, один глаз которой заклеен пластырем, как и ее рот.
Правда, уже час ночи. Но еще работают ночные бары, и хотя качка усилилась, самые упорные продолжают глотать свой коктейль и даже вертеться на пятачках дискотеки. Наконец, на посту вся ночная часть экипажа — это десятки людей… ни-ко-го! Ни одной души ни в коридоре, ни в лифте.
Я чувствую, что мою суку охватывает отчаяние: она еле бредет, и я не тороплю. Наконец навстречу коротышка-стюард. Увидев нас, он замедляет шаг.
— Забавная картинка, малыш? — говорю я смеясь, и дергая удавку с такой силой, что Фелицата стукается лбом об стенку. Отчетливо слышен ее стон через окровавленный пластырь на заклеенном рту.
— Вопросы есть?
— Нет, нет… — пугается малый, он ясно понимает, что может получить по рогам и выкручивается с изумительной подлостью:
— Отличная выдумка для маскарада! И стрелой ужаса — мимо.
Фелицата пытается перегородить ему путь, он огибает ее ужом.
Я уверена, что негодяй даже не наберет телефон службы охраны, он уже обманывает себя догадкой, что мы обе пьяны в сиську.
Тогда я затаскиваю ее в бар и подвожу к стойке. Ночной бармен — огромный красноротый африканец в турецкой феске с кисточкой, на латунном пятачке две танцующих мужских пары с мелкой завивкой. Отлично! Педикам наплевать, что делают женщины.
И Фелицата тоже схватывает ситуацию, ее последняя надежда — бармен.
Я заказываю стакан томатного сока.
Бармен машинально исполняет заказ, я расплачиваюсь и сдираю пластырь с губ Фелицаты — черный напряженно ждет, что она скажет.
Дрянь испускает истошный вопль: «Помогите! Помогите! Это похищение!»
Педики — ноль внимания.
Я вырубаю служанку ребром ладони по шее. Теряя сознание, она сползает вдоль стойки вниз, на колени и стоит, уткнувшись головой в стену. Струйка крови из уха дотянулась до шеи и нырнула за воротник.
Я жду, как бармен будет выпутываться из ситуации.
— У нее проблемы? — наконец говорит он, свешивая голову за край стойки. Вид женщины не вызывает сомнений — она жертва насилия.
Очнувшись от удара, моя мегера задирает лицо и уже не кричит, а умоляет:
— Помогите, она хочет меня убить. Она вооружена, у нее револьвер… умоляю вас, мистер, помогите… это серьезно… я заплачу вам… я дам вам много денег… я богата… помогите, умоляю вас… я отдам вам мои серьги…
— Помогите же! — визжит она в полном отчаянии и пытается вонзиться зубами в мою ногу.
Я выливаю на голову Фелицаты весь томатный сок из бокала тонкой-тонкой струей. Заливаю оба уха.
— Вот тебе еще крови, писюха! Это мы так играем на ночь,..
— Ха, ха, ха, — ржет бармен хохотом лошади, — Игра! О'кей! Ночная игра. Ха-ха! Для возбуждения!.. Ха, ха, ха.
Он принял нас за лесбиянок.
Или делает вид, что принял нас за лесбиянок. Он тоже не хочет проблем!
Фелицата немеет от безнадежности своего положения.
Тогда я выдираю из ушей Фелицаты сережки — с мясом выдираю! — чтобы не оставалось сомнений — я убью эту суку — и, разорвав мочки, она снова истерично кричит от боли и страха — клацаю розовым золотом об стойку: держи, она отдает их тебе.
Бармен смотрит на кровавые серьги в ошметках человечьего мяса и продолжает дико смеяться: ему очень, очень, очень смешно.
Я волочу Фелицату за горло к выходу из бара. Провод душит покойницу, она хрипит, мотает головой. Я волочу по паркету бессильное тело. До самых дверей тащу. На спине. Она хрипит, умоляя о помощи. Две пары голубых продолжают кайфовать. В нашу сторону никто не повернул головы. Бармен делает музыку громче: все о'кей, ноль проблем! Я шлю воздушный поцелуй. Он продолжает хохотать во все горло.
Так я вытаскиваю падлу на нижнюю палубу, на корму. Я чувствую — она потрясена. На корабле, где не меньше тысячи пассажиров и триста человек экипажа судьба делает все для того, чтобы за нее некому было заступиться. Она наедине со своей смертью. И ее смерть — это я.
— Слушай, писюха, — кричу я, стараясь перекричать напор волн за бортом, пар, свист, слезы летящего ветра. — У тебя остался всего один шанс.
Мы стоим у корабельной лебедки для подъема и спуска шлюпок на воду.
Мегера прочно обмотана вокруг пояса цепью и пристегнута к лееру. Над нами косое от гнева небо в водовороте туч, мокрая сажа ночи, шрамы света, мольбы и угрозы мрака; а за бортом — еще одна злобная бездна, слюни дьявола, колючая шерсть сатаны, вставшая дыбом, свистопляска волн, залпы соленого пороха о гулкую сталь. Ветер так влажен, что я в миг промокаю до нитки. Я колдую над щитком электролебедки. Я уверена, что справлюсь с двумя кнопками для дураков — красной и черной. Запуск! Лебедка издает механический вопль — леер вздергивает гадину над палубой. Фелицата мотается в стальных цепях, как мертвец в рыбацкой сети. Я возвращаю дряни собственный ужас. Еще один оборот рычага. Поворот винта. Разворот кронштейна за линию борта.
И жертва повисает над бездной. Я разъярена. Я ненавижу себя. Я никогда не была жестокой, это вы, гадские хари, сделали из меня бестию! Уцары волн о борт так сильны, что брызги пороха долетают и сюда, на высоту десятого этажа. Развернув до конца стрелу лебедки, я начинаю — тычками — нажимать на черную кнопку — майна! — стальная жила каната, маслянисто сверкая, рывками, сползает с барабана — тварь уходит за борт. Исчезает из глаз. Еще несколько тычков. Еще несколько метров вниз. Стоп. Бегу к борту. Вцепившись до бела в поручень, я со страхом смотрю на то, как болтается в воздухе человек, подвешенный над смертью. Дух захватывает от высоты панорамы. До воды ей остается не меньше пяти этажей. Ветер раскачивает легкий груз с такой силой, что тело описывает в воздухе свистящий, сверкающий многометровый круг. Словно камень в праще. Если бы здесь борт шел отвесно, а не уходил круто под низ — побрюшьем — к жерлу винта, тварь бы разбилась об сталь, как куриное яйцо об стенку.