Почта святого Валентина - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Нисенбаум cтр.№ 91

— Это ведь мне нужно было разбиться, не тебе. Но знаешь, ты только, пожалуйста, живи, выздоравливай, я больше прыгать не буду. Вообще больше никого никогда не подведу. Тебе сейчас плохо, а я вообще мертвый, как вот эта трава, даже еще мертвей, потому что чувствую себя мертвым. Коля, ты дыши, ты оживешь — и я оживу. Мы оба выберемся, ты меня всему научил, не только тогда, но и сейчас. А она, бог с ней. Она не виновата. Не надо было доказывать, что я умею управлять чужими чувствами. Это мне наказание, по заслугам.

Губы плохо его слушались, но он верил, что, пока говорит, жизнь Николая не прервется. Глупая мысль, но она давала жизнь и ему. И вдруг, на середине фразы, не узнавая собственного сиплого крика, он заголосил трем темным фигуркам, показавшимся на краю поля: «Сюда! Э-ге-гей! Мы здесь!»

Это были люди с крятовского аэродрома: два техника и инструктор Женя. Оказывается, в километре от поля проходила бетонка, где они и оставили микроавтобус. Стонущего Николая бережно подняли на одеяле и вчетвером понесли к дороге.

— Значит, запаска у него сработала все же. Не сработала бы — сами понимаете. Трындец.

В машине было тепло, пальцы Стемнина ломило.

— Кто им парашюты укладывал?

— Девчонки, как водится, но…

— Гнать их всех, на пушечный выстрел не подпускать.

— Коля сам укладывал утром. У него был новый.

— Как его в автобусе везти? Не растрясем?

— А что ж, на снегу оставить? Ты вон, смотри, сам чуть не околел. Жень, налей ему.

Стемнина заставили выпить спирт из крышки от термоса. К общей радости присутствующих, он закашлялся.

— Странно все же… Такой опытный мастер.

Веки Николая вдруг задрожали, раскрылись, и зрачки напряженно вцепились в лицо Стемнина. Инструктор промычал что-то, дернулась рука. Потом глаза снова закрылись.

— Ниче-ниче, Колян, сейчас тебя в госпиталь, там мигом подштопают, и думать забудешь, — ласково забормотал один из техников, осторожно погладив лежащего по куртке. — У, епт, да он мокрый.

— Ну так что ж, — возразил второй. — Ты бы тоже наделал, даже без прыжка, я прав?

— Не …зди. Хорошо, что сейчас, а не в поле.

Внутри Стемнина кто-то кричал: «Не хочу! Не надо!» — унижение беспомощностью казалось страшней боли. В комнате наливался полумрак, прожигаемый двумя сигаретными огоньками.

— Чёй-то водкой пахнет, никто не слышит?

— С какой радости?

— С такой радости, идиот, что ты весь спирт на Колю пролил. Или, конечно, возможен вариант, что он мочится водкой.

Лицо Николая вдруг исказилось попыткой улыбки.

— Быстро гасите сигареты, ослы! — завопил Женя. — Мало ему разбиться, вы его еще поджарить хотите?

Свистя длинными лопастями и взбивая жемчужную поземку, на поле сел московский вертолет — наверняка Чумелин пустил в ход свои связи. Заспиртованного Николая положили на носилки вместе с парашютом. Взяли и Стемнина. Перед тем как на лицо инструктора положили кислородную маску, Николай, глядя на бывшего преподавателя, еле слышно пробормотал:

— Спасибо… за слова…

— Бредит, — констатировал пожилой санитар. — Уже хорошо. Витя, мы готовы. Давай в пятнадцатую.

— А запах какой знакомый!

— Продегустируй. Молодой человек, подвиньтесь, сейчас укольчик сообразим.

Вертолет качнулся и оторвался от земли. Поплыли внизу синеющие поля, крыши дач и деревень, дороги, снег серый, белый, никотиновый придорожный. Смена картин напоминала ледоход на бескрайней печальной реке. Наконец в вечерней дали заслезилась долина мигающих огней. Уже нельзя было разглядеть лица лежащего Николая, когда, слегка присев на левый полоз, вертолет приземлился на площадке пятнадцатой городской больницы. Суета, фигуры санитаров с каталкой, светло-серые стены приемного покоя.

Стемнин долго сидел на обитой коричневым ледерином скамье. Время от времени дверь распахивалась, с улицы являлись озабоченные люди, иногда тарахтели колесики каталок, слышались причитания, потом опять делалось тихо. Шаркали тапки пожилой нянечки, которую невозможно было уже ничем не удивить, не расстроить, не обрадовать.

Наконец он не выдержал и пошел к стеклянному окошку. За продырявленным стеклом сидела молодая женщина и записывала что-то в журнал под неутихающие звонки трех телефонов. Дождавшись, когда она допишет и закончит очередной разговор, Стемнин постучал в окошко и сказал, что сопровождает Николая Янавичюса, доставленного на вертолете, и очень беспокоится о его состоянии.

— Вы кто, родственник? — спросила женщина, подняв на него усталые глаза (он подумал, что глаза у женщины раза в два старше ее самой).

— Нет, я — ученик.

Взгляд женщины слегка помолодел от недоумения. Она больше ни о чем не спросила, сняла трубку одного из телефонов.

— Врач сказал, позвоночник цел. Два ребра повреждены, трещина в правом предплечье. Видимо, болевой шок. Но жизни ничто не угрожает, внутренние органы целы. Конечно, будут еще анализы… Сотрясения мозга нет. Просил не сообщать матери. Пока в хирургическом отделении. Часы приема — вон там, на стенде.

Стемнин благодарил женщину сквозь исцарапанное сотнями страхов стекло так, словно спасли именно его жизнь. Дорогу домой он не помнил.

Впервые за три месяца Стемнин спал глубоким сном и в этой глубине рождался заново. Он не слышал и не мог знать, что этой ночью мучительная эпоха сползает, соскальзывает с души и тяжелой парчой беззвучно падает в темное прошлое. Проснувшись, он долго лежал на диване и оглядывал комнату. Уютно тикал будильник, зимний свет гладил шероховатости потолка, дерево стеллажей пело теплотой. Потягиваясь, Стемнин прислушивался к забытой радости выспавшегося человека, переполненного любопытством ко всему, что есть, было и будет.

Ранний подъем, утренние погони, аэродром в снегах, страх перед прыжком и очищающий восторг полета — испытав за восемь часов столько, сколько иной не испытает за десять лет, компания оказалась наконец в придорожном трактире где-то между Чеховой и Подольском. В огромной русской печи потрескивал огонь, пахло живицей, мятой и пирогами. На стене горницы в золотой раме, напоминавшей построенные в каре маршальские погоны, висела картина: на фоне плакучих берез, желтых полей с кочками стогов и нескольких белокаменных церквей, кучно обросших золотыми маковками, гордо выступала русокосая красавица без платья, без лифчика и трусов. Проще говоря, абсолютно голая блондинка со скромными и добрыми глазами. Очевидно, художник стремился воплотить прекрасное единство природы и духовности. Однако Максим Поляков, глядя на картину со своего места во главе стола, все ждал, когда из нарисованных церквей высыплют многочисленные прихожане, возмущенные такой беззастенчивостью в непосредственной близости от святых мест, начнут тыкать в скромную голую блондинку пальцами, вилами и дрекольем.