– А особа, которая жаждет их купить, – это, случаем, не Лотта Рейнлейн?
– Так точно, госпожа баронесса. Просто мне показалась странной ее настойчивость… и потом, эта история с подарком Новаковича… Я не был уверен, что эта… особа не затевает какую-то каверзу. – Судя по виду генерала, он собирался сказать вместо «особы» нечто куда более крепкое, и только присутствие баронессы, дамы до кончиков пальцев, удержало его от этого.
– Ну что ж. – Амалия улыбнулась. – Все в порядке, дорогой генерал. Я полагаю, вы можете продать Лотте обеих лошадей. Но, если хотите послушаться моего совета, запросите за них побольше.
– Подороже? – удивился Иванович.
– Да. Как можно дороже, и уверяю вас, вы не прогадаете. В конце концов, лошади этой масти чрезвычайно редки.
Генерал не знал, что на это сказать, и на всякий случай поклонился. Но, при всей своей прямолинейности, он чувствовал по тону собеседницы, что Лотту ждет какой-то подвох, хотя и не понимал, какой именно. Заверив Амалию в том, что она всегда может на него положиться, он удалился.
Амалия задумчиво посмотрела в окно. Отсюда ей были прекрасно видны статуи, белевшие среди деревьев, новые беседки и фонтан, высоко выбрасывающий струи. Гостиная, в которой она находилась, тоже выглядела восхитительно, особую прелесть ей придавали ширмы, расписанные птицами и цветами в японском стиле. Даже бюст Бонапарта подобрел и стал глядеть томно и многозначительно. Амалия задержала на нем взгляд и улыбнулась своим мыслям.
– Ну что, дорогой император, – сказала она, – пора приглашать гостей!
Глава 12
Фейерверк
– Благотворительный вечер? – изумилась королева Шарлотта.
– Да, ваше величество. В замке Тиволи, специально перестроенном в честь такого события, – ответил Петр Петрович.
Королева задумалась. За две недели, прошедшие с момента ее знакомства с баронессой Корф, она несколько раз встречалась с последней на заседаниях благотворительного комитета и вынесла из этих встреч впечатление, что Амалии далеко до филантропического рвения ее свекрови. К чему же тогда этот вечер? Или белокурая баронесса решила, подобно Лотте Рейнлейн, прибрать к рукам ее супруга?
– Я не знаю, дорогой мсье Оленин, – наконец сказала Шарлотта, глядя мимо него. – Разумеется, передайте баронессе благодарность за приглашение, но…
– Мы выписали оркестр из Вены, – вкрадчиво шепнул искуситель Петр Петрович. – Ваше величество! Неужели вы откажетесь украсить своим присутствием наше скромное торжество?
При словах «оркестр из Вены» королева встрепенулась. Больше всего на свете эта сухая, чопорная женщина любила хорошую музыку.
– В самом деле? Ну что ж, мсье Оленин… Если мы не будем заняты в этот вечер, мы, возможно, навестим вашу… знакомую.
– Что она затевает? – На другом конце Любляны Лотта Рейнлейн нетерпеливо допрашивала своего сообщника Ракитича.
– Обещают благотворительный вечер, – проворчал генерал, который на таких мероприятиях обыкновенно умирал от скуки. – Оркестр, фейерверк и прочее. Фейерверк из Парижа, оркестр из Вены. Всей люблянской знати разосланы приглашения. Ожидают, между прочим, и его величество.
– А мне приглашение не прислали! – Лотта топнула ногой. – Вот что! Я не допущу, чтобы Стефан тратил время на эти глупости! Довольно того, что его мать то учреждает детские приюты, то открывает новые больницы… Какая разница, где умирать, в новой больнице или в старой?
– Разумеется, я буду на вечере, – говорил в то же самое время король своему кузену Михаилу. – По твоим словам, она все переделала в Тиволи… Должен же я увидеть физиономию Верчелли, когда он там окажется!
– О да! – улыбнулся наследник.
– Конечно, благотворительность – замечательная идея, но ее воплощение в современном обществе оставляет желать лучшего, – говорил сухопарый рассудительный Старевич своей жене. – Однако, если мы туда не пойдем, люди могут превратно это истолковать.
– Кажется, на вечере обещают благотворительный базар? – спросила его супруга. – Придется купить что-нибудь, чтобы не ставить хозяйку в неловкое положение.
– Да, – кивнул Старевич. – Все сборы будто бы пойдут на новый приют в Дубровнике, а также больницу и богадельню в Любляне, но ты же знаешь, как это бывает. Всегда вычитают расходы на устройство вечера, а неимущим достаются крохи.
– Интересно, а оркестр, правда, будет из Вены? – мечтательно спросила супруга. Она так давно не танцевала… Боже мой, неужели впереди у нее нет никакой радости, только старость, увядание и повседневность, без единого праздника, без единого просвета?
– Это легенда, – охладил ее пыл всезнающий муж. – Думаю, нам повезет, если оркестр будет хотя бы румынский, а не местный.
– А фейерверк?
– Пара ракет, пара шутих, и больше ничего. Не будь такой легковерной, дорогая!
В замке Тиволи меж тем Петр Петрович Оленин подсчитал уже потраченное и предстоящие расходы, побледнел, пересчитал снова и побледнел еще сильнее.
– Амалия Константиновна! – простонал он умоляюще.
– Петр Петрович, пока все замечательно, все идет как надо!
– Но, Амалия Константиновна… Мы разоримся!
– Не будьте пессимистом. В конце концов, русский орел мух не ловит. Да!
– Госпожа баронесса… – Резидент собрался с духом. – Если вы собираетесь таким образом произвести впечатление на его величество…
– Вы ничего не понимаете, Петр Петрович, – вздохнула Амалия. – Моя цель – вовсе не его величество.
– Но тогда…
– Петр Петрович! Ступайте лучше на кухню и проследите… не знаю, за чем хотите. Или проверьте, хорошо ли укреплены фонарики в саду. Кстати, что у нас с погодой?
– Погода прекрасная, – убитым голосом доложил Петр Петрович, – на небе ни облачка.
– Положительно, звезды к нам благосклонны, – объявила Амалия и удалилась к себе – осматривать наряд, предназначенный для вечера.
Оленину сделалось жарко, хотя день и так обещал быть теплым. Чтобы хоть как-то излить свое раздражение, он вернулся к себе и стал строчить в Петербург донесение, в котором доводил до сведения начальства, что он не понимает баронессу Корф, не видит смысла в ее действиях и вообще считает, что надо не цепляться за этот никчемный Дубровник, а строить новейшие корабли и ускорить перевооружение российской армии, чтобы отбить у противника всякую охоту связываться с Россией.
Видя, что хозяин чем-то раздражен, Васька подошел и ткнулся в него головой. Петр Петрович заворчал, но взял своего верного друга на руки. Васька потерся о него мордочкой, умильно покрутился на коленях у хозяина, щуря зеленые глаза, после чего грациозно перепрыгнул на стол и опрокинул чернильницу аккурат на почти законченное послание.
– Паршивец! – сокрушенно вздохнул резидент, качая головой. Впрочем, было понятно, что донесение в столь резком виде отправлять было нельзя. Поэтому он снял Ваську со стола, погрозил ему пальцем, а донесение изорвал в клочья и сжег, чтобы даже Кислинг с его истинно австрийским рвением не смог ничего выудить из разрозненных обрывков.