Оборванные нити. Том 3 - читать онлайн книгу. Автор: Александра Маринина cтр.№ 9

Манипуляции и в самом деле были нелегкими. Труп нужно было натурально скальпировать, то есть отсепаровать всю кожу с туловища трупа, потом ее отчистить и отмыть под холодной водой. Эта работа занимает несколько часов, и на протяжении этих часов нет ни одной хоть сколько-нибудь приятной минуты. Зато в результате была найдена колото-резаная рана с явными признаками прижизненности, и рана эта находилась в подлопаточной области слева. То есть ударили потерпевшего ножом, да не в ногу куда-нибудь и не в руку, а прямо в сердце попали.

И вот теперь в телевизионной студии заместитель начальника горотдела, приходивший тогда к Саблину на поклон, сидел и с важным видом разглагольствовал о том, какие молодцы оперативники и какой умный в прокуратуре следователь, а о том, как судебно-медицинский эксперт несколько часов возился, снимая кожу с гнилого трупа и отмывая ее водой, никто и не вспомнил.

Кому же такое понравится?!

— Саблин, ты меня удивляешь, — спокойно и ласково ответила Ольга, натягивая плед, которым она укрывалась, до самого подбородка: Сергей курил в комнате, поэтому окно постоянно было открыто, и из него тянуло сырым холодным воздухом. — Это что, в первый раз происходит? Я знаю обо всех твоих экспертизах, я своими глазами вижу, чего тебе это стоит и каким ты приходишь с работы, и ни разу за все эти годы никто в средствах массовой информации не то что добрым словом не вспомнил — даже просто не упомянул судебных медиков. И никогда тебя это особо не злило. Согласна, это не просто несправедливо — это чудовищно несправедливо, но ты в экспертизе тринадцать лет, должен был уже привыкнуть. Чего ты именно сегодня так взъелся? У тебя были экспертизы и посложнее.

Почему именно сегодня? Он и сам не знал. Действительно, раньше как-то мирился, а сегодня вот взорвался.

— Оль, — тихо спросил он, — а может, я старею? Может, у меня переносимость падает?

Она встала с дивана и подошла к нему, глядя своими темными глазами в обрамлении невероятно длинных ресниц, которыми он за шестнадцать лет так и не перестал восхищаться.

— Саблин, мы все стареем, это нормально. Не заморачивайся из-за этого. Не бойся ничего, у тебя впереди еще много лет активной работы. И перестань так болезненно реагировать на то, чего ты не можешь изменить. Одни работают — другие пожинают лавры. Так было всегда и всюду. Это закон жанра.

Смотреть «стекла» расхотелось, настроение испортилось. Сергей долго перебирал диски из своей коллекции вестернов, собрался было посмотреть любимый фильм «Веревка и кольт», но передумал: нежная печаль безысходности — это не то, что ему сейчас нужно. Выбрал что полегче — «спагетти-вестерн» Серджо Леоне. Но и это проверенное средство не помогло. На экране мелькали лошадиные морды, неизменно ассоциирующиеся у Сергея с понятием благородства и преданности, и каждый кадр, в котором он видел лошадь, отзывался болезненным уколом в груди: ну почему в животных есть эти качества, а в людях — нет?

Не досмотрев фильм, он выключил плеер и позвонил Максиму.

— Ты говорил, что в Северогорске есть старые конюшни?

— Ну да. А что, хочешь посмотреть? Не вопрос, — живо откликнулся художник. — Я тебя отвезу, все покажу. Когда ты хочешь? Завтра?

Сергею стало спокойнее. Завтра он встретится с Максом, своей Большой Таблеткой, и поедет туда, где раньше находились лошади и где, возможно, еще осталась аура чистоты и благородства.

* * *

— И все-таки мне не верится, что здесь были лошади.

Саблин упрямо покачал головой, разглядывая строение, бывшее, по заверениям Макса, когда-то конюшней: сработанное из добротных плах, оно стояло на сваях в два обхвата, и казалось, что северные ветры за много лет слизнули с него кожу, оставив только скелет. Стропила и верхние перекрытия кое-где упали внутрь, а листовая обшивка напоминала грязное кружево. Однако пол, как ни странно, остался в целости и сохранности.

Максим нетерпеливо мотнул головой.

— Ну, смотри, вот это станок для правки подков, видишь? Стойла видишь? Ясли в них видишь? И кто тут, по-твоему, мог обитать? Свиньи, что ли? Или собаки?

— Но что они тут делали? Как вообще выживали? Я не понимаю!

— Как что делали? — удивился художник. — Работали. Их вовсю использовали, они грузы таскали до тех пор, пока железнодорожную ветку не построили до порта. А так — на лошадках. В шестидесятые годы в Северогорске еще «Скорая помощь» конной тягой пользовалась, между прочим. И вообще, на Севере лошадей много было, они и рыбацкие сани тянули, и ручные буровые установки волокли. В Северогорске целый цех гужевого транспорта был, даже начальники конной тягой не брезговали, пока персональные автомобили не появились. После войны, знаешь, как лошадки ценились! Автомобильная промышленность когда еще на ноги встанет, а грузы возить надо, людей возить надо, так у нас тут конюшни ставили с таким расчетом, чтобы до любого значительного объекта близко было. Как кому чего срочно понадобится — повозка тут как тут, хоть пассажира вези, хоть груз перемещай.

Он медленно шел вдоль бывшей конюшни, заглядывая внутрь, Сергей следовал за ним, жадно вбирая глазами каждую мелочь, пропитанную аурой животных, когда-то здесь живших. Ему казалось, что он каждой клеткой кожи ощущает тепло, исходившее много лет назад от крупных красивых лошадей, чувствует их запах, видит, как трясут они головами, и слышит издаваемое при этом фырканье.

— Давай внутрь войдем, — предложил он.

Внутри ощущение присутствия лошадей стало еще сильнее, Сергей поймал себя на том, что, бросая взгляд на перегородку, отделяющую стойло от прохода, ждет, что увидит лошадь, рослую, с крепкими ногами и мощной грудной клеткой, с узорчато вылепленным носом на крупной морде. И каждый раз, видя пустое стойло, вспоминал, что лошадей здесь давно уже нет. Но их присутствие было так дьявольски ярко… «Гены проснулись, — насмешливо подумал он. — Бабки-тетки были колдуньями. Поздновато, пожалуй, в сорок один год. Впрочем, может быть, никакие это не гены, просто внушаемость и впечатлительность. Хотя какая у меня может быть внушаемость? И тем более впечатлительность! Я бы тогда судмедэкспертом и дня не проработал. Внушаемость — это стопроцентная профнепригодность эксперта, который не должен обращать внимания ни на что, кроме своего собственного внутреннего убеждения. А уж впечатлительность, да при работе в морге, да с детскими или, к примеру, гнилыми трупами…»

— Смотри!

Голос Максима вывел его из задумчивости. Сергей повернул голову и посмотрел в ту сторону, куда показывал байкер. На нескольких стойлах сохранились таблички с именами тех, кто здесь когда-то стоял: Муза, Мустанг, Ангар, Сердолик… Папа с мамой и сынок. И еще какой-то сосед. Мустанг — сын Музы и Ангара, в этом можно было не сомневаться, памятуя правила составления лошадиных кличек. Сергей замер, опершись ладонями о деревянные столбы и закрыв глаза. Он мысленно разговаривал с давно умершими лошадьми, точно так же, как разговаривал с теми, чьи трупы ему приходилось вскрывать. «Что с вами случилось, Муза, Ангар и Мустанг? Вы были семьей, вы стояли рядом, вы могли каждый день видеть друг друга, ощущать запах друг друга, слышать голоса. Что было в вашей жизни? Любовь? Привязанность? Или неприязнь? Кто из вас ушел первым? Наверное, Ангар, ведь он был таким мощным, таким неутомимым, и его использовали днем и ночью, не давая отдохнуть, и неразумно и быстро растратили весь его ресурс. Муза осталась вдвоем с Мустангом. А ты, Мустанг, в кого пошел? Если в отца, то и тебя ждала незавидная участь. А если в маму, изящную и невысокую кобылку, то, вполне возможно, твоя участь была предрешена с самого начала: в гужевом транспорте тебе не место. Значит, тебя поэксплуатировали немного и отправили в другое место для использования в каких-то других целях. Нет, вряд ли, в этом случае табличку с твоим именем сняли бы и заменили другой, на которой стояло бы имя той лошади, которую поставили сюда вместо тебя. А табличка до сих пор жива… Значит, ты был с родителями по крайней мере до того момента, пока не перестала функционировать конюшня… А что потом? Куда вас всех дели? Как вы доживали свой век? И сколько прожили? И как ушли?»