Весь Лондон теснился у дверей, которые вели на трибуны, назначенные для публики. Когда четверым друзьям удалось наконец проникнуть на одну из них, они увидели, что три первые скамьи уже заняты. Это не слишком огорчило их, так как они отнюдь не желали быть узнанными. Они заняли места, очень довольные тем, что им удалось протолкаться. Один Портос очень жалел, что не попал в первый ряд, так как ему хотелось щегольнуть своим красным камзолом и зелеными штанами.
Скамьи были расположены амфитеатром, и с высоты своих мест друзья могли видеть все собрание. Случайно они попали на среднюю трибуну и очутились как раз против кресла, приготовленного для Карла I.
Около одиннадцати часов утра король появился на пороге зала. Его окружала стража. Он был в шляпе, держался спокойно и обвел твердым и уверенным взглядом весь зал, словно пришел председательствовать на собрании покорных подданных, а не отвечать на обвинение суда, состоящего из мятежников.
Судьи, радуясь возможности унизить короля, видимо, готовились воспользоваться правом, которое они себе присвоили. И вот к королю подошел один из приставов и сказал ему, что согласно обычаю обвиняемый должен обнажить голову перед судьями.
Не отвечая ни слова, Карл еще глубже надвинул на голову свою фетровую шляпу и отвернулся; затем, когда пристав отошел, он сел в кресло, приготовленное для него против председателя, постегивая себя по сапогу хлыстиком, который был у него в руках.
Парри, сопровождавший короля, стал за его креслом. Д’Артаньян, вместо того чтобы смотреть на этот церемониал, наблюдал за Атосом; его лицо выдавало все те чувства, которые сумел подавить король, лучше владевший собой. Волнение Атоса, обычно столь спокойного и хладнокровного, испугало д’Артаньяна.
– Надеюсь, – сказал он ему на ухо, – вы возьмете пример с короля и не дадите глупейшим образом изловить себя в этой западне.
– Будьте покойны, – отвечал Атос.
– Ага! – продолжал д’Артаньян. – Они, кажется, чего-то опасаются; смотрите, они удвоили охрану. Раньше были видны только солдаты с алебардами, а сейчас появились еще мушкетеры. Теперь хватит на всех; алебарды следят за публикой там внизу, а мушкеты направлены на нас.
– Тридцать, сорок, пятьдесят, семьдесят, – говорил Портос, считая прибывших солдат.
– Э, – заметил ему Арамис, – вы забыли офицера, Портос, а его, мне кажется, стоит включить в счет.
– О да! – сказал д’Артаньян.
И он побледнел от гнева, узнав Мордаунта в офицере, который с обнаженной шпагой в руке ввел отряд мушкетеров и поставил их позади короля, как раз напротив трибуны.
– Неужели он нас узнал? – продолжал д’Артаньян. – Если да, то я немедленно отступаю. Я вовсе не желаю, чтобы мне назначили определенный род смерти. Я хочу выбрать его себе по собственному вкусу и отнюдь не желаю быть застреленным в этой мышеловке.
– Нет, – успокоил его Арамис, – он нас не видит. Он смотрит только на короля. Гнусная тварь! Какими глазами смотрит он на него! Негодяй! Неужели он ненавидит короля так же сильно, как нас?
– Еще бы, черт возьми! – сказал Атос. – Мы лишили его только матери, а король отнял у него имя и состояние.
– Это верно, – подтвердил Арамис. – Но тише. Председатель что-то говорит королю.
Действительно, председатель Бредшоу обратился к обвиняемому монарху.
– Стюарт, – сказал он ему, – прослушайте поименную перекличку ваших судей и сделайте ваши заявления суду, если они у вас найдутся.
Король отвернулся в сторону, как будто эти слова относились не к нему.
Председатель подождал, и так как ответа не последовало, то воцарилось минутное молчание; все собрание словно замерло, ловя малейший звук.
Из ста шестидесяти трех человек, назначенных членами суда, могли откликнуться только семьдесят три, так как остальные, побоявшись участия в таком деле, не явились в суд.
– Я приступаю к перекличке, – сказал Бредшоу, как бы не замечая, что в собрании не хватает трех пятых состава.
И он стал по очереди возглашать имена всех членов суда, присутствующих и отсутствующих. Присутствующие откликались – кто громко, кто тихо, смотря по тому, насколько тверды они были в своих убеждениях. Когда произносилось имя отсутствующего, наступала коротенькая пауза, после чего его имя повторялось второй раз.
Очередь дошла до полковника Ферфакса; двоекратный вызов его сопровождался торжественным молчанием, показавшим, что полковник не пожелал лично принять участие в этом судилище.
– Полковник Ферфакс! – повторил Бредшоу.
– Ферфакс? – вдруг раздался насмешливый голос, нежный, серебристый тембр которого сразу выдал женщину. – Ферфакс слишком умен, чтобы прийти сюда.
Слова эти были встречены громким смехом всех присутствующих: они были произнесены с той беззаботной смелостью, которую женщины черпают в своей слабости, обеспечивающей безнаказанность.
– Женский голос! – воскликнул Арамис. – Ах, много бы я дал, чтобы она была молода и красива!
И он влез на скамью, вглядываясь в трибуну, с которой послышался голос.
– Клянусь честью, – промолвил Арамис, – она прелестна. Смотрите, д’Артаньян, все смотрят на нее, но даже под взглядом Бредшоу она не побледнела.
– Это леди Ферфакс, – сказал д’Артаньян. – Вы помните ее, Портос? Мы видели ее с мужем у генерала Кромвеля.
Через минуту спокойствие, нарушенное этим забавным эпизодом, восстановилось, и перекличка продолжалась.
– Эти плуты закроют заседание, когда увидят, что они в недостаточном количестве, – сказал граф де Ла Фер.
– Вы их не знаете, Атос. Поглядите, как улыбается Мордаунт, как он смотрит на короля. Такой ли взгляд бывает у человека, который боится, что жертва от него ускользнет? Нет, это улыбка удовлетворенной ненависти, уверенности в мщении. О презренный гад, я назову счастливым тот день, когда мы с тобой скрестим кое-что поострее взглядов!
– Король поистине красавец, – заметил Портос. – Вы видите: хотя он и в плену, а как тщательно одет! Одно перо на его шляпе стоит по меньшей мере пятьдесят пистолей. Посмотрите, Арамис.
Перекличка окончилась. Председатель приказал приступить к чтению обвинительного акта.
Атос побледнел. Он еще раз обманулся в своих ожиданиях: хотя судьи и были в недостаточном количестве, суд все же начался. Ясно было, что король осужден заранее.
– Ведь я вам говорил, Атос, – сказал ему д’Артаньян, пожимая плечами, – но вы вечно сомневаетесь. Теперь возьмите себя в руки и, стараясь поменьше горячиться, слушайте те пакости, которые этот господин в черном будет ничтоже сумняшеся говорить о своем короле.
Карл I слушал обвинительный акт с напряженным вниманием, пропуская мимо ушей оскорбления и стараясь удержать в памяти жалобы; а когда ненависть переходила границы, когда обвинитель заранее присваивал себе роль палача, он отвечал лишь презрительной усмешкой. Обвинения были тяжелые, ужасные. Все неосторожные поступки злополучного короля приписывались дурному умыслу с его стороны, а все его ошибки были превращены в преступления.