Она долго возилась с ключами – была у них с Дунькой такая
особенность, никогда у них не получалось найти ключи сразу! – и едва их
отыскала. Белоключевский отобрал их и сам открыл.
В доме было тепло и тихо. Пахло хорошо и уютно. Лиза очень
любила, когда в доме хорошо пахнет, и везде расставляла маленькие открытые
пакетики со всякими сушеными листьями. Иногда насыпала в плоскую расписную
тарелку молотый кофе и тоже оставляла – для запаха.
Почувствовав себя дома, Лиза моментально приободрилась.
Как-то сразу все стало на свои места.
– Хочешь есть? У меня есть мясо, сейчас я быстренько его
пожарю, а ты пока можешь покурить или посмотреть новости. Вдруг опять
какой-нибудь грузовик перевернулся, и ты из этого сделаешь какие-нибудь
сногсшибательные выводы!..
Она торопливо сбросила ботинки и сразу помчалась на кухню и
стала там шуровать: включила чайник, полезла в холодильник, стянула с пальцев
кольца и побросала их в пепельницу, чтобы не мешали.
Белоключевский вышел на кухню, приблизился к ней сзади и
обнял. Она замерла. Его ладони оказались у нее на груди – не гладили, а будто
подрагивали, то ли от напряжения, то ли от нежности.
– Дима?..
– Не надо ничего готовить, если ты готовишь для меня. Я
сейчас уйду и вернусь, только когда… все улажу.
Она перехватила его руки – невозможно выносить, что они
лежат у нее на груди, что-то надо с ними сделать, раз уж никак нельзя
немедленно броситься в постель и там получить его, всего сразу, сильно,
надолго. Лучше навсегда.
– Дима, я не хочу оставаться одна.
– Лиза, – прикрикнул он, – мы обо всем договорились. Да или
нет?
– Да, – промямлила она.
– Вот и отлично.
– Ничего отличного.
– Лиза, ты не должна мне мешать, ты это понимаешь или не
особенно?
– Понимаю, но это ничего не меняет.
– Меняет.
Он повернул ее к себе и поцеловал – сначала легко, потом
сильнее, потом глубоко, а потом…
Они целовались как безумные, словно от того, как они
целуются, зависит их жизнь, и он тяжело и бурно дышал, и Лиза была счастлива,
что заставила его дышать так тяжело и бурно. Он трогал ее плечи и руки, потом
залез под блузку и там тоже трогал все, что мог, и прижимал ее к себе, и укусил
за ухо. Как будто в тумане она подумала, что такого с ней не было никогда –
мужчины казались просто приятным дополнением к ее самостоятельной жизни, а
вышло, что это ничуть не приятно, а страшно, и даже болезненно, и непонятно,
как справиться с собой, потому что сейчас ничего нельзя, и будет можно, только
когда он «уладит свои дела»!
А если он не уладит и его убьют?! «Пусть тогда вместе со
мной, – вдруг совершенно всерьез подумала она, вдыхая его запах – „Фаренгейта“,
разогретой кожи, сигарет и какой-то автомобильной парфюмерии, витавшей в салоне
его машины. – Если его не будет здесь, по эту сторону времени и пространства,
как же я останусь одна?! Я не смогу. Мне станет неинтересно жить».
Она именно так и подумала, этим словом – неинтересно.
«С тобой мне так интересно, а с ними не очень.
Не очень. Не очень».
Она думала, а он безумствовал рядом с ней, и казалось,
именно его безумие рождает эти ее мысли.
Потом он остановился.
Он оторвался от нее и моментально ушел в дальний угол кухни
и застыл там и уставился на нее.
Она тоже уставилась на него.
– Что нам делать?
– Не знаю, – сказал он сердито.
– Почему не знаешь?
– Потому что не знаю. Мне… плохо.
– Мне тоже нехорошо, – призналась Лиза. Они помолчали.
Белоключевский закурил.
– Димка, тебя не убьют?
– Нет, – сказал он злобно. – Как меня могут убить, черт
побери, если ты этого не переживешь?
– Откуда ты знаешь?
– Что знаю?
– Что я не переживу.
– У тебя на лице это написано, – буркнул он. Лиза потерла
лицо руками, словно пытаясь стереть то, что там было написано.
Он наблюдал за ней и потом усмехнулся:
– Мы победим?
– Конечно.
Это был очень глупый и бессмысленный разговор, бессмысленней
не придумаешь, но они разговаривали так, будто от этого зависела их жизнь.
Или на самом деле зависела?
– Я пошел.
– Иди.
Из разных углов кухни они посмотрели друг на друга.
– Только не подходи ко мне, – попросил Белоключевский.
– И не подумаю, – пообещала Лиза.
Артем Хасанов дождался лифта и только вознамерился было
поместиться в него вместе со всеми своими сегодняшними покупками, которых
оказалось много – он заезжал в супермаркет купить все необходимое для того,
чтобы отпраздновать первый рабочий день, – когда с улицы ввалился сосед с
третьего этажа со своим бобтейлом.
Артем ничего не имел против бобтейлов как таковых, но у него
была сильная аллергия на шерсть, и, поулыбавшись соседу, он потащился по
лестнице. Сосед был стар и громогласен, кроме того, у него было такое красное
апоплексическое лицо, что «становилось за человека страшно» и лифт пришлось
уступить ему «из уважения».
Артем тащился – на седьмой этаж, черт возьми! – и неудобный
супермаркетовский пакет, в котором болталась бутылка виски, все время бил его в
коленку, и Хасанов то и дело перехватывал его. Ему не хотелось разбить
драгоценную бутылку на подступах к дому!
Первый день на работе прошел исключительно успешно – по
крайней мере ему хотелось так думать.
Утром, собираясь в свой новый офис, он трусил так, что даже
галстук не смог завязать – все выходила ерунда какая-то, – и галстук пришлось
отменить. Кто их знает, этих проклятых журналистов с их проклятыми штучками!
Как-то они его встретят.
Ему давно хотелось приобрести журнал, и он его купил,
отчасти, чтобы потешить самолюбие, отчасти потому, что журналистская работа
всегда представлялась ему какой-то особенной и непохожей на все остальные
работы, и только купивши, он вдруг задумался о том, как именно станет им руководить.
Руководить журналистами он не умел.
Хасанов понимал, конечно, что скорее всего ими будет
руководить главный редактор, а не он сам, но с первого дня следовало сделать
вид, что он тертый калач и никакими их штучками его не проймешь. Он так и сделал.