— Зачем ты меня искал, Вениамин?
— Я же сказал, что мать в больнице, — ответил Веник с
ненатуральным удивлением, — ты что, не понял?
Конечно, он понял. Только дело было вовсе не в матери.
Сколько Данилов знал свою жену и ее братца, они были неизменно и железобетонно
равнодушны к родительнице. Она же души в них не чаяла, служила истово и
упоенно, завтраки-обеды подносила, носочки стирала, творожок самый свежий
добывала, ботинки чистила и обожала, обожала… За три года совместной жизни его
жена ни разу самостоятельно не убрала постель — Данилов уезжал раньше, чем она
вставала, и на это многотрудное дело была брошена теща. Теща приезжала, подавала
завтрак, убирала постель, подавала одежду, убирала посуду — и так каждый день.
— В какой она больнице, и чем я могу помочь? — Данилов
все-таки пристроился на табуретку, но дубленку из рук так и не выпустил, сложил
на коленях.
Меховой ком прямо перед носом очень ему мешал, но
расставаться с ним он не желал.
— Да ничего особенного, — сказал Веник рассеянно и,
примерившись, вылил на сковороду яйцо. Сковорода зашипела, и Веник
страдальчески сморщился. — Я вчера, сам понимаешь, коньяк водкой запил.
— Молодец, — тоскливо похвалил Данилов. Он прекрасно знал,
зачем его позвали, и теперь хотел только одного — побыстрее отделаться. Еще он
знал, что быстро отделаться не удастся — придется слушать, поддакивать, кивать,
спрашивать, иначе Веник обидится, раскапризничается, тогда с ним не оберешься
хлопот. Главное — результат все равно будет тот же, а времени уйдет в три раза
больше. Времени и нервов.
И еще ему нужно выяснить, где был Веник вчера утром, не
ездил ли, часом, за город, на дачку Тимофея Кольцова?..
— Вчера у одного брокера день рождения был, — продолжал
Веник, отворачиваясь от яичницы, как от пыточного стола, — ему из Еревана
коньячишко переслали. Ну, мы выпили. Еще вина выпили. А потом в баре водкой
догнались. Жалко, что ты не сообразил про пиво.
— Ты же говорил, что вы в пятницу на работе… выпили. А вчера
была суббота. Или теперь биржа и по субботам работает?
— Биржа по субботам не работает, — отрезал Веник, начиная
раздражаться, — в пятницу мы на работе пили, а в субботу здесь. У меня.
— Здесь? — поразился Данилов.
Он полчаса искал более или менее чистую табуретку, чтобы на
нее сесть.
Он представить себе не мог, что можно принимать гостей в
квартире, охваченной ремонтом, как войной. Что за радость принимать гостей в
такой квартире? Пить коньяк в запахе краски и на известковых кляксах?
Переставлять стремянку и придерживать ее рукой, чтобы не упала, прежде чем
открыть дверь в туалет?
— У меня, может, и не шикарно, — начал Веник, — но зато я
один! Никто над душой стоять не будет, замечаний делать тоже, рожу кривить,
поучать! Что хочу, то и ворочу! И, между прочим, мужики ко мне с удовольствием!..
Только чтоб от своих дур хоть на день отвязаться!..
— А где Ася? И Павлик?
— А нигде! Съехали! И черт с ними!..
Данилов достал сигарету из собственной пачки.
— Куда съехали? Ты что? Поссорился с Асей?
— Я с ней развожусь! — брякнул Веник и посмотрел с жалобной
гордостью. — Достала она меня, зараза!.. Ну вот совсем достала!.. Не могу
больше! Я из-за нее ничего не могу! Вся жизнь пройдет, пока я тут с ними!..
Хватит. Все. Алименты буду платить, пока Пашка маленький, а потом вырастет, все
поймет.
— Ну конечно, — согласился Данилов, — это ты, Веник, здорово
придумал.
В общих чертах он знал, чем Ася могла не угодить своему
воинственному мужу. Наверное, денег просила. С работы, наверное, ждала — так,
чтобы не каждый вечер к полуночи. К Павлику в школу небось отправляла — пойди,
пойди, поговори, ты же отец, а у него опять двойка по математике! По субботам с
ребенком в цирк или на родительские шесть соток — копать, поливать, пилить.
Армянский коньяк, наверное, не слишком уважала, особенно когда с водкой.
Теперь она уехала, и Веник то ли празднует освобождение, то
ли заливает горе. Совсем плохи дела.
— Куда она поехала? К маме?
— Провались она пропадом, эта мама! Я ее ненавижу! Она про
меня, знаешь, что Пашке говорит?..
— Нет, — перебил его Данилов, — не знаю и знать не хочу. И
тебе вникать тоже не советую. Давно она уехала?
Зачем он спрашивает? Чтобы оттянуть разговор о главном для
Веника?
— Какая разница — давно, недавно! Уехала, и дело с концом.
Мне забот меньше. Да не хочу я вообще про нее!.. Что ты ко мне привязался!..
Данилов порассматривал свою сигарету.
— Сколько денег тебе нужно?
— Что?!
— Денег. Сколько тебе нужно?
Веник перестал ковырять неаппетитную яичницу, двинул по
столу сковородку, поднялся и налил себе воды в кружку. Кружка была в чайных
потеках.
— Много.
— Сколько?
— Штук десять. — Он опрокинул в себя воду, проливая ее на
спортивную кофту, и утер ладонью губы.
— Что на этот раз?
— Работа, — сказал Веник и скривился. На Данилова он не
смотрел — нервно косил глазами по сторонам, как заяц. — Я же не знал, что все
так упадет! Я всю неделю откупался, и все было нормально, даже в прибыль ушел,
а вчера как все грохнулось!.. А у меня все позиции открыты. Я целый день на
прибыль дораскрывался, даже когда все валиться стало…
— Стоп, — попросил Данилов, — я ни слова не понимаю.
— Да я же тебе говорю! Когда все стало валиться, я решил,
что позиции закрывать не буду, еще подержу открытыми. А под конец дня заявки
вообще принимать перестали, только одна прошла, и то потому…
— Я не стану вникать, — отчетливо выговорил Данилов, — с
твоего позволения.
Веник рассвирепел. Он всегда свирепел, когда чувствовал себя
виноватым или обойденным судьбой.
— Да и не вникай, твою мать!.. — внезапно заорал он так, что
ложка тоненько звякнула в стакане. — Ты спросил, я ответил, только и всего!..
— Ты играл на клиентские деньги или на свои?
— Пошел ты!.. Откуда у меня свои?! Конечно, на клиентские! В
понедельник разбираться приедут! Туда, на фирму.
— С тобой разбираться? — уточнил Данилов. По его
представлениям о жизни, десять тысяч долларов были не такой суммой, чтобы из-за
нее стоило «разбираться».