Все наконец-то встало на свои места. Андрей прозрел и понял,
что ему не место рядом с ней, никчемной толстой дурой, телевидение перешагнуло
через нее, так и «не заметив потери бойца», как пелось в какой-то революционной
песне, самозванка получила по заслугам. И теперь нужно было начинать заново строить
себя, возрождая из пепла, как возрождалась какая-то птица Феникс, историю
которой Александра с детства не могла запомнить. Однако самое трудное и
печальное состояло в том, что Александра не знала, для чего нужно стараться,
кому понадобится новая, возрожденная Александра Потапова. Самой себе она была
не нужна. Саму себя она ненавидела и презирала и знала, что теперь так будет
всегда, что бы она ни делала, за что бы она ни взялась.
И все-таки ей требовалось начать все сначала. Она долго не
могла понять, для чего именно. Для чего она затеяла всю эту историю с Филиппом
Бовэ, рискуя укрепить подруг во мнении, что от горя она все-таки спятила.
Почему паралич, сковавший ее в первые дни после катастрофы, так быстро прошел,
уступив место ежедневным заботам: что поесть, когда постирать, чем занять
время, которого раньше так катастрофически не хватало… Ведь душа-то умерла,
осталось лишь громоздкое, вялое тело, требующее постоянных забот.
И все же что-то держало ее на поверхности, не давая с
головой ухнуть в отвратительную зловонную жижу воспоминаний и разодранных в
клочки иллюзий. Это «что-то» осторожно прокрадывалось из фальшиво-смиренных
глубин подсознания, когда Александра, наглотавшись снотворного, заставляла себя
спать. Оно растекалось ледяной лужей в мозгу, заставляя ее трястись в настоящем
ознобе, оно требовало — борись, не сдавайся, докажи всем, что ты лучше, умнее,
сильнее, чем о тебе думают. Думают все, даже самые близкие, те, кто
действительно тебя любят. Пусть они узнают, какая ты на самом деле.
Придумай себе новую жизнь и сделай ее такой, как тебе
хочется, и тогда посмотрим… Тогда мы еще посмотрим, так ли ты ничтожна и слаба,
как всем кажется…
Она засыпала только под утро, но просыпалась, как от толчка,
всегда ровно в семь, чтобы броситься на кухню готовить Андрею завтрак. Он очень
рано уезжал и много работал, ее бывший муж…
Ночные видения, в которых она неизменно была
победительницей, днем рассеивались, но из них вызревало цепкое, до горлового
спазма, желание сделать что-то такое — необыкновенное, удивительное,
невозможное, — чтобы все поняли наконец, какая она, Александра Потапова!
Филипп Бовэ держал около уха нагретую телефонную трубку и
злился. Он начал злиться с самого утра, когда принял решение позвонить, и
теперь уже злился как-то по инерции, понимая, что дозваниваться все равно
нужно.
Он набрал один номер, где никто не ответил, потом другой,
затем, сверяясь по записной книжке, третий. В этом, третьем, месте трубку взяли
сразу, но переадресовали Филиппа на четвертый номер, который он торопливо
набрал, опасаясь, что не выдержит и швырнет легкую пижонскую трубку в стену.
— Это я, — сказал он, услышав ангельской чистоты голос. — Я
в Москве, так что особенно не возбуждайся.
Обладательница ангельского голосочка засмеялась переливчатым
бриллиантовым смехом, в котором сочетались умеренная радость от его звонка,
нежный упрек, намек на чувственность, легкий вызов и еще три десятка разных
оттенков, Которые Филипп давно научился различать, — как будто выучил
специальную азбуку для привилегированных. Сегодня ему очень не хотелось пускать
эту азбуку в ход.
Переждав нежный смех, он спросил почти сердито:
— Как дела?
— Почему такой странный голос? — пропел ангел на том конце
телефонного провода. Или провода уже давно отменили? И, вообще говоря, ангелы
не поют, а трубят…
Внезапно развеселившись, Филипп ответил, что с голосом у
него все в порядке, просто проблемы со связью.
«Да еще какие, — подумал он стремительно, — да еще какие
проблемы со связью…»
— Зачем ты звони-ишь? — растягивая гласные, спросил ангел. —
Соскучился?
— Нет, — сказал Филипп честно. — Очень много работы и очень
много проблем. По правде говоря, мне некогда скучать…
Ангел обиделся. Это тоже входило в азбуку для
привилегированных, поэтому Филипп понял сразу.
— Ну-ну, — сказал он неопределенно. — Не стоит сердиться,
дорогая, это тебе не идет.
Иногда он ненавидел штампы, которыми разговаривал и с этим
ангелом, и со всеми другими, ему подобными. Иногда, как сейчас, он радовался,
что они существуют. Этот специальный язык изобрели для того, чтобы можно было
говорить сколько угодно и не быть пойманным за язык, а в итоге ничего не
сказать.
По-русски так разговаривать было невозможно.
— Я не сержусь, — поколебавшись, пропел — или все-таки
протрубил? — ангел. — Я просто очень, о-очень по тебе соскучилась. А ты все
пропада-аешь в своей гадкой Москве с белыми медведями.
— Белые медведи на Северном полюсе, — сказал Филипп, — а на
Южном пингвины.
— Что? — опешил ангел, неожиданно съехав со своего
ангельского тона. — Филипп, я не понимаю, как-то плохо слышно…
— Я женюсь, — сказал Филипп, решив разом покончить с жизнью
— зачем длить мучения? — Я женюсь, здесь, в Москве. Ничего страшного, это всего
лишь на год, потом мы разведемся, здесь же, в Москве. Этого требуют дела — и
только. Я просто ставлю тебя в известность. Покуда я буду женат, встречаться мы
не будем.
— Филипп, ты заболел? — спросил ангел нормальным
человеческим голосом, забыв добавить в него серебристость колокольчика и
свежесть Утреннего средиземноморского бриза. — У тебя температура? Или тебя
похитила эта… как там ее… ах, нет, я забыла… Да! Русская мафия?
— Мафия? — переспросил Филипп. — Впервые в жизни слышу это
слово. Где ты его взяла?
— Но как же, — растерянно забормотал ангел, — это теперь все
знают. Все знают, что она в Москве всех похищает и творит всякие беззакония…
— Кто? — спросил Филипп.
— Мафия, — совсем убитым голосом сказал ангел. — Русская
мафия.
— А-а… — протянул Филипп и замолчал, зная не только из
литературы, но и по собственному жизненному опыту, что, взявши паузу, нужно
держать ее до последнего, не сдаваясь.
Конечно, ангел паузы не выдержал, и Филипп понял, что первый
раунд — за ним.
— Филипп, может, ты все-таки объяснишь, что происходит? —
холодно спросил ангел. — Или я не имею совсем никаких прав?
— Ты имеешь все права, — заверил Филипп, — и можешь спрашивать
о чем угодно, только я пока отвечать не буду. Я имею на это право, как ты
считаешь?