В тот день Мария-Антуанетта чувствовала себя обычной женщиной и улыбалась, как женщина, притом женщина счастливая. Она решила забыть хотя бы на один день, что она – ее высочество. Ее лицо было спокойно, теплая благожелательность оживляла взгляд На ней было белое шелковое платье, прекрасные обнаженные руки прятались под плотной кружевной накидкой.
Едва выйдя из кареты, она обернулась, чтобы помочь свитской даме преклонного возраста выйти из кареты. Отказавшись от помощи человека в черном, она свободно пошла вперед, вдыхая полной грудью свежий воздух и оглядываясь, словно пыталась как можно полнее насладиться редкими минутами свободы, которые могла себе позволить.
– О, какое очаровательное место, до чего хороши деревья, какой прелестный домик! – восклицала она – Какое, должно быть, счастье дышать свежим воздухом под этими тенистыми деревьями!
В это самое мгновение появился Филипп де Таверне в сопровождении Андре, которая заплела свои длинные волосы в косы и надела шелковое платье цвета льна. Ее вел барон, одетый в парадный камзол голубого бархата, – остатки прежней роскоши. Само собой разумеется, что по совету Бальзамо барон не забыл надеть орденскую ленту Святого Людовика.
Ее высочество остановилась, как только заметила шедших ей навстречу хозяев.
Молодую принцессу окружили офицеры, державшие под уздцы лошадей, и придворные, обнажившие головы. Они чувствовали себя свободно, держали друг друга под руку и едва слышно переговаривались между собой.
Бледный от волнения Филипп де Таверне с важным видом приблизился к дофине.
– Сударыня! – обратился он к ней. – Имею честь представить вашему высочеству моего отца, господина барона де Таверне Мезон-Руж, и мою сестру, мадмуазель Клер-Андре де Таверне.
Барон низко поклонился как человек, умевший приветствовать королеву. Андре присела в грациозном реверансе с присущей ей скромной и ласковой вежливостью, выражая своим видом самое искреннее уважение.
Мария-Антуанетта разглядывала молодых людей. Памятуя об их бедности, о которой ее предупреждал Филипп, она догадалась, что им сейчас тяжело.
– Ваше высочество! – с достоинством произнес барон. – Вы оказываете слишком высокую честь замку де Таверне. Наше скромное жилище недостойно принимать столь знатную и прекрасную даму.
– Я знаю, что нахожусь в гостях у старого солдата, защищавшего Францию, – отвечала принцесса. – Моя мать, императрица Мария-Терезия, любившая воевать, рассказывала мне, что у вас в стране самые отважные бывают, как правило, самыми бедными.
С невыразимой грацией она подала свою точеную ручку Андре – та поцеловала ее, преклонив колено.
Барон, находившийся под влиянием своей идеи, не переставал ужасаться при виде огромной свиты, которая должна была вот-вот наводнить его домишко, а ему, барону, даже некуда было их посадить.
Принцесса вывела его из затруднительного положения.
– Господа! – воскликнула она, обращаясь к свите. – Вам не следует терпеть все мои прихоти и не следует пользоваться привилегиями, которыми обладает принцесса. Прошу вас ждать меня здесь. Я вернусь через полчаса. Следуйте за мной, дорогая Лангерсхаузен, – обратилась она по-немецки к той даме, которой она помогла выйти из кареты. – Проводите нас, – приказала она господину в черном.
Человек, к которому она обращалась, был, несмотря на простое платье, необычайно элегантен. Ему было около тридцати лет, это был красивый мужчина с приятными манерами. Он отступил на шаг, пропуская принцессу вперед.
Мария-Антуанетта взяла Андре под руку и знаком приказала Филиппу идти рядом с сестрой.
Барон оказался рядом с, без сомнения, знатным вельможей, которому принцесса оказывала честь, пригласив сопровождать ее.
– Так вы из рода Таверне Мезон-Руж? – спросил он барона, с аристократической небрежностью поправляя великолепное жабо из английских кружев.
– Как мне называть вас: сударь или монсеньер? – не уступая в бесцеремонности господину в черном, спросил барон.
– Можете говорить мне просто принц, – отвечал тот, – или ваше высокопреосвященство, если вам так больше нравится.
– Прекрасно! Так вот, ваше высокопреосвященство, я из рода Таверне Мезон-Руж, самый настоящий Таверне, – произнес барон все тем же насмешливым тоном, который он редко менял.
Его высокопреосвященство, обладавший тактом знатного вельможи, сразу смекнул, что имеет дело с мелкопоместным дворянином.
– Это ваша летняя резиденция? – продолжал он.
– Летняя и зимняя, – воскликнул барон, желавший как можно скорее покончить с неприятным разговором; он сопровождал каждый свой ответ низким поклоном.
Филипп время от времени беспокойно оборачивался и смотрел на отца. Дом неумолимо надвигался, угрожающий и жалкий, готовый предстать во всей своей беспощадной нищете.
Барон приготовился было, смиренно протянув руку к парадному крыльцу, пригласить гостей в дом. В это самое мгновение принцесса обратилась к нему:
– Простите, сударь, но мне не хотелось бы заходить в дом. В этой тени так хорошо, я готова провести здесь всю жизнь! Мне надоели комнаты. Вот уже две недели меня принимают в комнатах, а я так люблю свежий воздух, тень деревьев и аромат цветов!
Затем она обратилась к Андре:
– Мадмуазель! Прикажите принести сюда чашку молока, прошу вас!
– Ваше высочество! – воскликнул, бледнея, барон. – Как можно предлагать вам столь скромное угощение?
– Это как раз то, что я люблю. Молоко и свежие яйца – вот чем я любила полакомиться в Шенбрунне.
Внезапно сияющий и важный Ла Бри в великолепной ливрее, с салфеткой, перекинутой через руку, появился на пороге беседки, обвитой жасмином, где принцесса наслаждалась прохладой.
– Ваше высочество, завтрак подан! – провозгласил он с непередаваемым выражением спокойного благоговения.
– О, так я попала к волшебнику! – со смехом воскликнула принцесса.
Она почти бегом устремилась к другой благоухавшей беседке.
Обеспокоенный барон, забыв об этикете, оставил вельможу в черном и бросился вслед за принцессой.
Филипп и Андре обменивались удивленными, в еще большей степени тревожными взглядами.
Оказавшись под зелеными сводами, принцесса не смогла не выразить изумления.
Барон, шедший за ней следом, облегченно перевел дух.
Андре уронила руки с таким видом, точно она спрашивала: «Господи, что все это значит?»
Юная принцесса краем глаза наблюдала за этой пантомимой; ум ее был достаточно проницателен, чтобы проникнуть во все тайны, если только сердце уже не подсказывало ей разгадку.
В зарослях ломоноса, жасмина и жимолости, узловатые стволы которых проросли густыми ветвями, был накрыт продолговатый стол овальной формы, сверкавший белизной узорчатой скатерти и столовым серебром с позолотой.