— Бумаги, Яков Петрович, бумаги… его превосходительство
изволили спрашивать, готовы ль у вас? — защебетал вполголоса и скороговоркой
приятель господина Голядкина-старшего. — Андрей Филиппович вас ожидает…
— Знаю и без вас, что ожидают, — проговорил господин
Голядкин-старший тоже скороговоркой и шепотом.
— Нет, я, Яков Петрович, не то; я, Яков Петрович, совсем не
то; я сочувствую, Яков Петрович, и подвигнут душевным участием.
— От которого нижайше прошу вас избавить меня. Позвольте,
позвольте-с…
— Вы, разумеется, их обернете оберточкой, Яков Петрович, а
третью-то страничку вы заложите закладкой, позвольте, Яков Петрович…
— Да позвольте же вы, наконец…
— Но ведь здесь чернильное пятнышко, Яков Петрович, вы
заметили ль чернильное пятнышко?..
Тут Андрей Филиппович второй раз кликнул господина
Голядкина.
— Сейчас, Андрей Филиппович; я вот только немножко, вот
здесь… Милостивый государь, понимаете ли вы русский язык?
— Лучше всего будет ножичком снять, Яков Петрович, вы лучше
на меня положитесь: вы лучше не трогайте сами, Яков Петрович, а на меня
положитесь,
— я же отчасти тут ножичком…
Андрей Филиппович третий раз кликнул господина Голядкина.
— Да, помилуйте, где же тут пятнышко? Ведь, кажется, вовсе
нету здесь пятнышка?
— И огромное пятнышко, вот оно! вот, позвольте, я здесь его
видел; вот, позвольте… вы только позвольте мне, Яков Петрович, я отчасти здесь
ножичком, я из участия, Яков Петрович, и ножичком от чистого сердца… вот так,
вот и дело с концом…
Тут, и совсем неожиданно, господин Голядкин-младший, вдруг
ни с того ни с сего, осилив господина Голядкина-старшего в мгновенной борьбе,
между ними возникшей, и во всяком случае совершенно против воли его, овладел требуемой
начальством бумагой и, вместо того чтоб поскоблить ее ножичком от чистого
сердца, как вероломно уверял он господина Голядкина-старшего, — быстро свернул
ее, сунул под мышку, в два скачка очутился возле Андрея Филипповича, не
заметившего ни одной из проделок его, и полетел с ним в директорский кабинет.
Господин Голядкин-старший остался как бы прикованным к месту, держа в руках
ножичек и как будто приготовляясь что-то скоблить им…
Герой наш еще не совсем понимал свое новое обстоятельство.
Он еще не опомнился. Он почувствовал удар, но думал, что это что-нибудь так. В
страшной, неописанной тоске сорвался он наконец с места и бросился прямо в
директорский кабинет, моля, впрочем, небо дорогою, чтоб это устроилось все
как-нибудь к лучшему и было бы так, ничего… В последней комнате перед
директорским кабинетом сбежался он, прямо нос с носом, с Андреем Филипповичем и
с однофамильцем своим. Оба они уже возвращались: господин Голядкин
посторонился. Андрей Филиппович говорил улыбаясь и весело. Однофамилец господина
Голядкина-старшего тоже улыбался, юлил, семенил в почтительном расстоянии от
Андрея Филипповича и что-то с восхищенным видом нашептывал ему на ушко, на что
Андрей Филиппович самым благосклонным образом кивал головою. Разом понял герой
наш все положение дел. Дело в том, что работа его (как он после узнал) почти
превзошла ожидания его превосходительства и поспела действительно к сроку и
во-время. Его превосходительство были крайне довольны. Говорили даже, что его
превосходительство сказали спасибо господину Голядкину-младшему, крепкое
спасибо; сказали, что вспомнят при случае и никак не забудут… Разумеется, что
первым делом господина Голядкина было протестовать, протестовать всеми силами,
до последней возможности. Почти не помня себя и бледный как смерть, бросился он
к Андрею Филипповичу. Но Андрей Филиппович, услышав, что дело господина
Голядкина было частное дело, отказался слушать, решительно замечая, что у него
нет ни минуты свободной и для собственных надобностей.
Сухость тона и резкость отказа поразили господина Голядкина.
«А вот лучше я как-нибудь с другой стороны… вот я лучше к Антону Антоновичу». К
несчастию господина Голядкина, и Антона Антоновича не оказалось в наличности:
он тоже где-то был чем-то занят. «А ведь не без намерения просил уволить себя
от объяснений и толков! — подумал герой наш. — Вот куда метил — старая петля! В
таком случае я просто дерзну умолять его превосходительство».
Все еще бледный и чувствуя в совершенном разброде всю свою
голову, крепко недоумевая, на что нужно решиться, присел господин Голядкин на
стул. «Гораздо было бы лучше, если б все это было лишь так только, —
беспрерывно думал он про себя. — Действительно, подобное темное дело было даже
невероятно совсем. Это, во-первых, и вздор, а во-вторых, и случиться не может.
Это, вероятно, как-нибудь там померещилось, или вышло что-нибудь другое, а не
то, что действительно было; или, верно, это я сам ходил… и себя как-нибудь там
принял совсем за другого… одним словом, это совершенно невозможное дело».
Только что господин Голядкин решил, что это совсем
невозможное дело, как вдруг в комнату влетел господин Голядкин-младший с
бумагами в обеих руках и под мышкой. Сказав мимоходом какие-то нужные два слова
Андрею Филипповичу, перемолвив и еще кое с кем, полюбезничав кое с кем, пофамильярничав
кое с кем, господин Голядкин-младший, по-видимому не имевший лишнего времени на
бесполезную трату, собирался уже, кажется, выйти из комнаты, но, к счастию
господина Голядкина-старшего, остановился в самых дверях и заговорил мимоходом
с двумя или тремя случившимися тут же молодыми чиновниками. Господин
Голядкин-старший бросился прямо к нему. Только что увидел господин
Голядкин-младший маневр господина Голядкина-старшего, тотчас же начал с большим
беспокойством осматриваться, куда бы ему поскорей улизнуть. Но герой наш уже
держался за рукава своего вчерашнего гостя. Чиновники, окружавшие двух
титулярных советников, расступились и с любопытством ожидали, что будет. Старый
титулярный советник понимал хорошо, что доброе мнение теперь не на его стороне,
понимал хорошо, что под него интригуют: тем более нужно было теперь поддержать
себя. Минута была решительная.
— Ну-с? — проговорил господин Голядкин-младший, довольно
дерзко смотря на господина Голядкина-старшего.
Господин Голядкин-старший едва дышал.
— Я не знаю, милостивый государь, — начал он, — каким
образом вам теперь объяснить странность вашего поведения со мною.
— Ну-с. Продолжайте-с. — Тут господин Голядкин-младший
оглянулся кругом и мигнул глазом окружавшим их чиновникам, как бы давая знать,
что вот именно сейчас и начнется комедия.
— Дерзость и бесстыдство ваших приемов, милостивый государь
мой, со мною в настоящем случае еще более вас обличают… чем все слова мои. Не
надейтесь на вашу игру: она плоховата…
— Ну, Яков Петрович, теперь скажите-ка мне, каково-то вы
почивали? — отвечал Голядкин-младший, прямо смотря в глаза господину
Голядкину-старшему.
— Вы, милостивый государь, забываетесь, — сказал совершенно
потерявшийся титулярный советник, едва слыша пол под собою, — я надеюсь, что вы
перемените тон…