— Я!
— Ты. Она тебя тогда, с тех самых пор, с именин-то, и
полюбила. Только она думает, что выйти ей за тебя невозможно, потому что она
тебя будто бы опозорит и всю судьбу твою сгубит. “Я, говорит, известно какая”.
До сих пор про это сама утверждает. Она всё это мне сама так прямо в лицо и
говорила. Тебя сгубить и опозорить боится, а за меня, значит, ничего, можно
выйти, — вот каково она меня почитает, это тоже заметь!
— Да как же она от тебя ко мне бежала, а… от меня…
— А от тебя ко мне! Хе! Да мало ли что войдет ей вдруг в
голову! Она вся точно в лихорадке теперь. То мне кричит: “за тебя как в воду
иду. Скорей свадьбу!” Сама торопит, день назначает, а станет подходить время —
испужается, али мысли другие пойдут — бог знает, ведь ты видел же: плачет,
смеется, в лихорадке бьется. Да что тут чудного, что она и от тебя убежала? Она
от тебя и убежала тогда, потому что сама спохватилась, как тебя сильно любит.
Ей не под силу у тебя стало. Ты, вот, сказал давеча, что я ее тогда в Москве
разыскал; не правда — сама ко мне от тебя прибежала: “назначь день, говорит, я
готова! Шампанского давай! К цыганкам едем!” кричит!.. Да не было бы меня, она
давно бы уж в воду кинулась; верно говорю. Потому и не кидается, что я, может,
еще страшнее воды. Со зла и идет за меня… коли выйдет так уж верно говорю, что
со зла выйдет.
— Да как же ты… как же ты… — вскричал князь и не докончил.
Он с ужасом смотрел на Рогожина.
— Что же ты не доканчиваешь, — прибавил тот, осклабившись, —
а хочешь скажу, что ты вот в эту самую минуту про себя рассуждаешь: “ну, как же
ей теперь за ним быть? Как ее к тому допустить?” Известно, что думаешь…
— Я не за тем сюда ехал, Парфен, говорю тебе, не та у меня в
уме было…
— Это может, что не за тем, и не то в уме было, а только
теперь оно уж наверно стало за тем, хе-хе! Ну, довольно! Что ты так
опрокинулся? Да неужто ты и впрямь того не знал? Дивишь ты меня!
— Всё это ревность, Парфен, всё это болезнь, все это ты
безмерно преувеличил… — пробормотал князь в чрезвычайном волнении: — чего ты?
— Оставь, — проговорил Парфен и быстро вырвал из рук князя
ножик, который тот взял со стола, подле книги, и положил его опять на прежнее
место.
— Я как будто знал, когда въезжал в Петербург, как будто
предчувствовал… — продолжал князь: — не хотел я ехать сюда! Я хотел всё это
здешнее забыть, из сердца прочь вырвать! Ну, прощай… Да что ты!
Говоря, князь в рассеянности опять-было захватил в руки со
стола тот же ножик, и опять Рогожин его вынул у него из рук и бросил на стол.
Это был довольно простой формы ножик, с оленьим черенком, нескладной, с лезвием
вершка в три с половиной, соответственной ширины.
Видя, что князь обращает особенное внимание на то, что у
него два раза вырывают из рук этот нож. Рогожин с злобною досадой схватил его,
заложил в книгу и швырнул книгу на другой стол.
— Ты листы, что ли, им разрезаешь? — спросил князь, но
как-то рассеянно, всё еще как бы под давлением сильной задумчивости.
— Да, листы…
— Это ведь садовый нож?
— Да, садовый. Разве садовым нельзя разрезать листы?
— Да он… совсем новый.
— Ну, что ж что новый? Разве я не могу сейчас купить новый
нож? — в каком-то исступлении вскричал наконец Рогожин, раздражавшийся с каждым
словом.
Князь вздрогнул и пристально поглядел на Рогожина.
— Эк ведь мы! — засмеялся он вдруг, совершенно опомнившись.
— Извини, брат, меня, когда у меня голова так тяжела, как теперь, и эта
болезнь… я совсем, совсем становлюсь такой рассеянный и смешной. Я вовсе не об
этом и спросить-то хотел… не помню о чем. Прощай…
— Не сюда, — сказал Рогожин.
— Забыл!
— Сюда, сюда, пойдем, я укажу.
IV.
Пошли чрез те же комнаты, по которым уже князь проходил;
Рогожин шел немного впереди, князь за ним. Вошли в большую залу. Здесь, по
стенам, было несколько картин, всё портреты архиереев и пейзажи, на которых
ничего нельзя было различить. Над дверью в следующую комнату висела одна
картина, довольно странная по своей форме, около двух с половиной аршин в длину
и никак не более шести вершков в высоту. Она изображала спасителя, только что
снятого со креста. Князь мельком взглянул на нее, как бы что-то припоминая,
впрочем, не останавливаясь, хотел пройти в дверь. Ему было очень тяжело и
хотелось поскорее из этого дома. Но Рогожин вдруг остановился пред картиной.
— Вот эти все здесь картины, — сказал он, — всё за рубль, да
за два на аукционах куплены батюшкой покойным, он любил. Их один знающий
человек все здесь пересмотрел; дрянь, говорит, а вот эта — вот картина, над
дверью, тоже за два целковых купленная, говорит, не дрянь. Еще родителю за нее
один выискался, что триста пятьдесят рублей давал, а Савельев Иван Дмитрич, из
купцов, охотник большой, так тот до четырехсот доходил, а на прошлой неделе
брату Семену Семенычу уж и пятьсот предложил. Я за собой оставил.
— Да это… это копия с Ганса Гольбейна, — сказал князь, успев
разглядеть картину, — и хоть я знаток небольшой, но, кажется, отличная копия. Я
эту картину за границей видел и забыть не могу. Но… что же ты…
Рогожин вдруг бросил картину и пошел прежнею дорогой вперед.
Конечно, рассеянность и особое, странно-раздражительное настроение, так
внезапно обнаружившееся в Рогожине, могло бы, пожалуй, объяснить эту
порывчатость; но всё-таки как-то чудно стало князю, что так вдруг прервался
разговор, который не им же и начат, и что Рогожин даже и не ответил ему.
— А что, Лев Николаич, давно я хотел тебя спросить, веруешь
ты в бога иль нет? — вдруг заговорил опять Рогожин, пройдя несколько шагов.
— Как ты странно спрашиваешь и… глядишь? — заметил князь
невольно.
— А на эту картину я люблю смотреть, — пробормотал,
помолчав, Рогожин, точно опять забыв свой вопрос.
— На эту картину! — вскричал вдруг князь, под впечатлением
внезапной мысли, — на эту картину! Да от этой картины у иного еще вера может
пропасть!
— Пропадает и то, — неожиданно подтвердил вдруг Рогожин. Они
дошли уже до самой выходной двери.
— Как? — остановился вдруг князь, — да что ты! я почти
шутил, а ты так серьезно! И к чему ты меня спросил: верую ли я в бога?
— Да ничего, так. Я и прежде хотел спросить. Многие ведь
ноне не веруют. А что, правда (ты за границей-то жил), — мне вот один с пьяных
глаз говорил, что у нас, по России, больше чем во всех землях таких, что в бога
не веруют? “Нам, говорит, в этом легче чем им, потому что мы дальше их пошли”…
Рогожин едко усмехнулся; проговорив свой вопрос, он вдруг
отворил дверь и, держась за ручку замка, ждал, пока князь выйдет. Князь
удивился, но вышел. Тот вышел за ним на площадку лестницы и притворил дверь за
собой. Оба стояли друг пред другом с таким видом, что, казалось, оба забыли,
куда пришли и что теперь надо делать.