Рассказчик остановился. Иван все время слушал его в
мертвенном молчании, не шевелясь, не спуская с него глаз. Смердяков же,
рассказывая, лишь изредка на него поглядывал, но больше косился в сторону.
Кончив рассказ, он видимо сам взволновался и тяжело переводил дух. На лице его
показался пот. Нельзя было, однако, угадать, чувствует ли он раскаяние или что.
– Стой, – подхватил, соображая, Иван. – А дверь-то? Если
отворил он дверь только тебе, то как же мог видеть ее прежде тебя Григорий
отворенною? Потому ведь Григорий видел прежде тебя?
Замечательно, что Иван спрашивал самым мирным голосом, даже
совсем как будто другим тоном, совсем незлобным, так что если бы кто-нибудь
отворил к ним теперь дверь и с порога взглянул на них, то непременно заключил
бы, что они сидят и миролюбиво разговаривают о каком-нибудь обыкновенном, хотя
и интересном предмете.
– Насчет этой двери и что Григорий Васильевич будто бы
видел, что она отперта, то это ему только так почудилось, – искривленно
усмехнулся Смердяков. – Ведь это, я вам скажу, не человек-с, а все равно что
упрямый мерин: и не видал, а почудилось ему, что видел, – вот его уж и не
собьете-с. Это уж нам с вами счастье такое выпало, что он это придумал, потому
что Дмитрия Федоровича несомненно после того вконец уличат.
– Слушай, – проговорил Иван Федорович, словно опять начиная
теряться и что-то усиливаясь сообразить, – слушай… Я много хотел спросить тебя
еще, но забыл… Я все забываю и путаюсь… Да! Скажи ты мне хоть это одно: зачем
ты пакет распечатал и тут же на полу оставил? Зачем не просто в пакете унес… Ты
когда рассказывал, то мне показалось, что будто ты так говорил про этот пакет,
что так и надо было поступить… а почему так надо – не могу понять…
– А это я так сделал по некоторой причине-с. Ибо будь
человек знающий и привычный, вот как я, например, который эти деньги сам видел
зараньше и, может, их сам же в тот пакет ввертывал и собственными глазами
смотрел, как его запечатывали и надписывали, то такой человек-с с какой же бы
стати, если примерно это он убил, стал бы тогда, после убивства, этот пакет
распечатывать, да еще в таких попыхах, зная и без того совсем уж наверно, что
деньги эти в том пакете беспременно лежат-с? Напротив, будь это похититель, как
бы я, например, то он бы просто сунул этот пакет в карман, нисколько не
распечатывая, и с ним поскорее утек-с. Совсем другое тут Дмитрий Федорович: они
об пакете только понаслышке знали, его самого не видели, и вот как достали его
примерно будто из-под тюфяка, то поскорее распечатали его тут же, чтобы
справиться: есть ли в нем в самом деле эти самые деньги? А пакет тут же
бросили, уже не успев рассудить, что он уликой им после них останется, потому
что они вор непривычный-с и прежде никогда ничего явно не крали, ибо родовые
дворяне-с, а если теперь украсть и решились, то именно как бы не украсть, а
свое собственное только взять обратно пришли, так как всему городу об этом
предварительно повестили и даже похвалялись зараньше вслух пред всеми, что
пойдут и собственность свою от Федора Павловича отберут. Я эту самую мысль
прокурору в опросе моем не то что ясно сказал, а, напротив, как будто намеком
подвел-с, точно как бы сам не понимаючи, и точно как бы это они сами выдумали,
а не я им подсказал-с, – так у господина прокурора от этого самого намека моего
даже слюнки потекли-с…
– Так неужели, неужели ты все это тогда же так на месте и
обдумал? – воскликнул Иван Федорович вне себя от удивления. Он опять глядел на
Смердякова в испуге.
– Помилосердуйте, да можно ли это все выдумать в таких
попыхах-с? Заранее все обдумано было.
– Ну… ну, тебе, значит, сам черт помогал! – воскликнул опять
Иван Федорович. – Нет, ты не глуп, ты гораздо умней, чем я думал…
Он встал с очевидным намерением пройтись по комнате. Он был
в страшной тоске. Но так как стол загораживал дорогу и мимо стола и стены почти
приходилось пролезать, то он только повернулся на месте и сел опять. То, что он
не успел пройтись, может быть, вдруг и раздражило его, так что он почти в
прежнем исступлении вдруг завопил:
– Слушай, несчастный, презренный ты человек! Неужели ты не
понимаешь, что если я еще не убил тебя до сих пор, то потому только, что берегу
тебя на завтрашний ответ на суде. Бог видит, – поднял Иван руку кверху, – может
быть, и я был виновен, может быть, действительно я имел тайное желание, чтоб…
умер отец, но, клянусь тебе, я не столь был виновен, как ты думаешь, и, может
быть, не подбивал тебя вовсе. Нет, нет, не подбивал! Но все равно, я покажу на
себя сам, завтра же, на суде, я решил! Я все скажу, все. Но мы явимся вместе с
тобою! И что бы ты ни говорил на меня на суде, что бы ты ни свидетельствовал –
принимаю и не боюсь тебя; сам все подтвержу! Но и ты должен пред судом
сознаться! Должен, должен, вместе пойдем! Так и будет!
Иван проговорил это торжественно и энергично, и видно было
уже по одному сверкающему взгляду его, что так и будет.
– Больны вы, я вижу-с, совсем больны-с. Желтые у вас совсем
глаза-с, – произнес Смердяков, но совсем без насмешки, даже как будто
соболезнуя.
– Вместе пойдем! – повторил Иван, – а не пойдешь – все равно
я один сознаюсь.
Смердяков помолчал, как бы вдумываясь.
– Ничего этого не будет-с, и вы не пойдете-с, – решил он
наконец безапелляционно.
– Не понимаешь ты меня! – укоризненно воскликнул Иван.
– Слишком стыдно вам будет-с, если на себя во всем
признаетесь. А пуще того бесполезно будет, совсем-с, потому я прямо ведь скажу,
что ничего такого я вам не говорил-с никогда, а что вы или в болезни какой (а
на то и похоже-с), али уж братца так своего пожалели, что собой пожертвовали, а
на меня выдумали, так как все равно меня как за мошку считали всю вашу жизнь, а
не за человека. Ну и кто ж вам поверит, ну и какое у вас есть хоть одно
доказательство?
– Слушай, эти деньги ты показал мне теперь, конечно, чтобы
меня убедить.
Смердяков снял с пачек Исаака Сирина и отложил в сторону.
– Эти деньги с собою возьмите-с и унесите, – вздохнул
Смердяков.
– Конечно, унесу! Но почему же ты мне отдаешь, если из-за
них убил? – с большим удивлением посмотрел на него Иван.
– Не надо мне их вовсе-с, – дрожащим голосом проговорил
Смердяков, махнув рукой. – Была такая прежняя мысль-с, что с такими деньгами
жизнь начну, в Москве али пуще того за границей, такая мечта была-с, а пуще все
потому, что «все позволено». Это вы вправду меня учили-с, ибо много вы мне
тогда этого говорили: ибо коли Бога бесконечного нет, то и нет никакой
добродетели, да и не надобно ее тогда вовсе. Это вы вправду. Так я и рассудил.
– Своим умом дошел? – криво усмехнулся Иван.
– Вашим руководством-с.
– А теперь, стало быть, в Бога уверовал, коли деньги назад
отдаешь?
– Нет-с, не уверовал-с, – прошептал Смердяков.