– Я решился обеспокоить вас, сударыня, по поводу общего
знакомого нашего Дмитрия Федоровича Карамазова, – начал было Перхотин, но только
что произнес это имя, как вдруг в лице хозяйки изобразилось сильнейшее
раздражение. Она чуть не взвизгнула и с яростью прервала его.
– Долго ли, долго ли будут меня мучить этим ужасным
человеком? – вскричала она исступленно. – Как вы смели, милостивый государь,
как решились обеспокоить незнакомую вам даму в ее доме и в такой час… и явиться
к ней говорить о человеке, который здесь же, в этой самой гостиной, всего три
часа тому, приходил убить меня, стучал ногами и вышел как никто не выходит из
порядочного дома. Знайте, милостивый государь, что я на вас буду жаловаться,
что я не спущу вам, извольте сей же час оставить меня… Я мать, я сейчас же… я…
я…
– Убить! Так он и вас хотел убить?
– А разве он кого-нибудь уже убил? – стремительно спросила
госпожа Хохлакова.
– Соблаговолите выслушать, сударыня, только полминуты, и я в
двух словах разъясню вам все, – с твердостью ответил Перхотин. – Сегодня, в
пять часов пополудни, господин Карамазов занял у меня, по-товарищески, десять
рублей, и я положительно знаю, что у него денег не было, а сегодня же в девять
часов он вошел ко мне, неся в руках на виду пачку сторублевых бумажек, примерно
в две или даже в три тысячи рублей. Руки же у него и лицо были все окровавлены,
сам же казался как бы помешанным. На вопрос мой, откуда взял столько денег, он
с точностью ответил, что взял их сейчас пред тем от вас и что вы ссудили его
суммою в три тысячи, чтоб ехать будто бы на золотые прииски…
В лице госпожи Хохлаковой вдруг выразилось необычайное и
болезненное волнение.
– Боже! Это он старика отца своего убил! – вскричала она,
всплеснув руками. – Никаких я ему денег не давала, никаких! О, бегите,
бегите!.. Не говорите больше ни слова! Спасайте старика, бегите к отцу его,
бегите!
– Позвольте, сударыня, итак, вы не давали ему денег? Вы твердо
помните, что не давали ему никакой суммы?
– Не давала, не давала! Я ему отказала, потому что он не
умел оценить. Он вышел в бешенстве и затопал ногами. Он на меня бросился, а я
отскочила… И я вам скажу еще, как человеку, от которого теперь уж ничего скрывать
не намерена, что он даже в меня плюнул, можете это себе представить? Но что же
мы стоим? Ах, сядьте… Извините, я… Или лучше бегите, бегите, вам надо бежать и
спасти несчастного старика от ужасной смерти!
– Но если уж он убил его?
– Ах, Боже мой, в самом деле! Так что же мы теперь будем
делать? Как вы думаете, что теперь надо делать?
Между тем она усадила Петра Ильича и села сама против него.
Петр Ильич вкратце, но довольно ясно изложил ей историю дела, по крайней мере
ту часть истории, которой сам сегодня был свидетелем, рассказал и о сейчашнем
своем посещении Фени и сообщил известие о пестике. Все эти подробности донельзя
потрясли возбужденную даму, которая вскрикивала и закрывала глаза руками…
– Представьте, я все это предчувствовала! Я одарена этим
свойством, все, что я себе ни представлю, то и случится. И сколько, сколько раз
я смотрела на этого ужасного человека и всегда думала: вот человек, который
кончит тем, что убьет меня. И вот так и случилось… То есть, если он убил теперь
не меня, а только отца своего, то, наверное, потому, что тут видимый перст
Божий, меня охранявший, да и сверх того, сам он постыдился убить, потому что я
ему сама, здесь, на этом месте, надела на шею образок с мощей
Варвары-великомученицы… И как же я была близка в ту минуту от смерти, я ведь
совсем подошла к нему, вплоть, и он всю свою шею мне вытянул! Знаете, Петр
Ильич (извините, вас, кажется, вы сказали, зовут Петром Ильичом)… знаете, я не
верю в чудеса, но этот образок и это явное чудо со мною теперь – это меня потрясает,
и я начинаю опять верить во все что угодно. Слыхали вы о старце Зосиме?.. А
впрочем, я не знаю, что говорю… И представьте, ведь он и с образком на шее в
меня плюнул… Конечно, только плюнул, а не убил, и… и вон куда поскакал! Но куда
ж мы-то, нам-то теперь куда, как вы думаете?
Петр Ильич встал и объявил, что пойдет теперь прямо к
исправнику и все ему расскажет, а там уж как тот сам знает.
– Ах, это прекрасный, прекрасный человек, я знакома с
Михаилом Макаровичем. Непременно, именно к нему. Как вы находчивы, Петр Ильич,
и как хорошо это вы все придумали; знаете, я бы никак на вашем месте этого не
придумала!
– Тем более что я и сам хороший знакомый исправнику, –
заметил Петр Ильич, все еще стоя и видимо желая как-нибудь поскорее вырваться
от стремительной дамы, которая никак не давала ему проститься с ней и
отправиться.
– И знаете, знаете, – лепетала она, – придите сказать мне,
что там увидите и узнаете… и что обнаружится… и как его решат и куда осудят.
Скажите, ведь у нас нет смертной казни? Но непременно придите, хоть в три часа
ночи, хоть в четыре, даже в половине пятого… Велите меня разбудить, растолкать,
если вставать не буду… О Боже, да я и не засну даже. Знаете, не поехать ли мне
самой с вами?..
– Н-нет-с, а вот если бы вы написали вашею рукой сейчас три
строки, на всякий случай, о том, что денег Дмитрию Федоровичу никаких не
давали, то было бы, может быть, не лишнее… на всякий случай…
– Непременно! – восторженно прыгнула к своему бюро госпожа
Хохлакова. – И знаете, вы меня поражаете, вы меня просто потрясаете вашею
находчивостью и вашим умением в этих делах… Вы здесь служите? Как это приятно
услышать, что вы здесь служите…
И еще говоря это, она быстро начертала на полулисте почтовой
бумаги три крупные следующие строчки:
«Никогда в жизни моей я не давала взаймы несчастному Дмитрию
Федоровичу Карамазову (так как он все же теперь несчастен) трех тысяч рублей
сегодня, да и никаких других денег никогда, никогда! В том клянусь всем, что
есть святого в нашем мире.
Хохлакова».
– Вот эта записка! – быстро обернулась она к Петру Ильичу. –
Идите же, спасайте. Это великий подвиг с вашей стороны.
И она три раза его перекрестила. Она выбежала провожать его
даже до передней.
– Как я вам благодарна! Вы не поверите, как я вам теперь
благодарна за то, что вы зашли ко мне к первой. Как это мы с вами не
встречались? Мне очень лестно бы было вас принимать и впредь в моем доме. И как
это приятно слышать, что вы здесь служите… и с такою точностью, с такою
находчивостью… Но вас они должны ценить, вас должны наконец понять, и все, что
я бы могла для вас сделать, то поверьте… О, я так люблю молодежь! Я влюблена в
молодежь. Молодые люди – это основание всей теперешней страждущей нашей России,
вся надежда ее… О, идите, идите!..
Но Петр Ильич уже выбежал, а то бы она его так скоро не
выпустила. Впрочем, госпожа Хохлакова произвела на него довольно приятное
впечатление, даже несколько смягчившее тревогу его о том, что он втянулся в
такое скверное дело. Вкусы бывают чрезвычайно многоразличны, это известно. «И
вовсе она не такая пожилая, – подумал он с приятностью, – напротив, я бы принял
ее за ее дочь».