Гертруда - читать онлайн книгу. Автор: Герман Гессе cтр.№ 17

К Генриху Муоту я давно уже перестал ходить. Это было время его триумфов, он прославился как вагнеровский певец и стал «звездой». Одновременно и я приобрел скромную известность. Вышли из печати мои песни и встретили радушный прием, а две вещи из моей камерной музыки исполнялись в концертах. Это было покамест тихое, вдохновляющее признание в кругу друзей, критика выжидательно помалкивала или до поры до времени снисходительно одобряла меня как начинающего.

Я часто встречался со скрипачом Тайзером, он меня любил и хвалил мои сочинения, по-товарищески радуясь, предсказывая мне большие успехи, и был всегда готов со мной музицировать. И все же мне чего-то не хватало. Меня тянуло к Муоту, но я все еще его избегал. О Лотте я больше ничего не слышал. Чем я был недоволен? Я ругал себя за то, что не могу довольствоваться обществом верного, превосходного Тайзера. Да и в нем самом мне чего-то недоставало. По мне, он был слишком веселый, слишком сияющий, слишком довольный, казалось, никакие бездны ему неведомы. О Муоте с ним лучше было не говорить. Иногда в театре, когда пел Муот, Тайзер смотрел на меня и шептал: «Надо же, как он опять халтурит! До чего избаловался! Моцарта, небось, не поет, и знает почему». Я вынужден был с ним соглашаться, но делал это скрепя сердце, я был привязан к Муоту, однако защищать его не хотел. У Муота было нечто, чего не имел и не ведал Тайзер и что привязывало меня к первому. То было вечно неутоленное желание, тоска и ненасытность. Это они побуждали меня учиться и работать, они заставляли хвататься за людей, которые от меня ускользали, как, например, Муот, которого такая же неудовлетворенность мучила и подстегивала по-своему. Писать музыку я буду всегда, но мне хотелось, чтобы я когда-нибудь мог творить от наплыва счастья, изобилия и неомраченной радости, а не от тоски и несытого сердца. Ах, почему я не был счастлив тем, что мне дано, — моею музыкой? И почему Муот не был счастлив тем, чем обладал, — своей буйной жизненной силой, своими женщинами?

Счастлив был Тайзер, его не терзала жажда недостижимого. Он по-своему — нежно и бескорыстно — наслаждался искусством, от которого не требовал большего, чем оно ему давало, а за пределами искусства был еще невзыскательней, ему всего-то и надо было, что несколько дружески расположенных к нему людей, от случая к случаю — бокал хорошего вина, а в свободные дни — прогулки за город, поскольку он был любителем пеших странствий и свежего воздуха. Если в учении теософов была какая-то доля истины, то этого человека следовало считать почти совершенным, настолько доброй была его душа и настолько мало допускал он в свое сердце страсти и недовольства. И все же я не желал быть таким, как он, хотя, возможно, у меня и мелькала такая мысль. Я не хотел быть другим, хотел оставаться в собственной шкуре, а она часто оказывалась для меня слишком тесна. С тех пор как мои сочинения потихоньку начали нравиться слушателям, я почувствовал в себе силу и уже готов был возгордиться. Мне необходимо было найти какой-то мост к людям, какой-то способ с ними ужиться, не будучи всегда слабейшим. Если другого пути нет, то, быть может, меня приведет к ним моя музыка. Не захотели любить меня — пусть полюбят мои сочинения. Эти дурацкие мысли преследовали меня. И все-таки я готов был отдать себя — принести в жертву, только бы кто-то меня пожелал, только бы кто-то действительно меня понял. Разве музыка не была тайным законом мира, разве земля и звезды не водили хоровод в гармонии друг с другом? А я должен был оставаться в одиночестве, не найдя людей, чья натура пребывала бы в чистом и прекрасном созвучии с моею?

Прошел год, как я поселился в этом чужом городе. Вначале я мало с кем водил знакомство, кроме Муота, Тайзера и нашего капельмейстера Рёслера, но в последнее время попал в более широкое общество, которое было мне ни приятно, ни противно. Благодаря исполнению моей камерной музыки я познакомился с городскими музыкантами и вне театра, я нес теперь легкое, приятное бремя славы, тихо зарождающейся в узком кругу, замечал, что меня узнают и за мной наблюдают. Из всех видов славы самая сладостная та, что еще не смотрится в зеркало больших успехов, еще не способна вызвать зависть, еще не отчуждает от людей. Расхаживаешь с ощущением, что здесь и там на тебя посматривают, называют твое имя, хвалят, встречаешь приветливые лица, видишь, что люди признанные благосклонно тебе кивают, а молодые почтительно кланяются, и тебя не оставляет затаенное чувство, что лучшее еще впереди, как всегда бывает с молодежью, пока он не заметит, что лучшее-то уже позади. Это приятное чувство бывало больше всего ущемлено тем, что в признании окружающих мне всегда чудилась примесь сострадания. Порой мне даже казалось, будто меня жалеют и так ласковы со мной потому, что я такой незадачливый парень, калека, которого хочется чем-то одарить в утешение.

Однажды после концерта, в котором исполнялся мой скрипичный дуэт, я познакомился с богатым фабрикантом Имтором, слывшим любителем музыки и покровителем молодых талантов. Это был человек невысокого роста, спокойный, с седеющими волосами, по внешности которого нельзя было угадать ни его богатства, ни глубокой приверженности к искусству. Однако из того, что он мне сказал, я легко мог понять, насколько хорошо он разбирается в музыке; он не хвалил меня под впечатлением минуты, а высказал спокойное, трезвое одобрение, которое стоило дороже. Имтор сообщил мне то, о чем я уже знал от других, — что у него в доме бывают музыкальные вечера, где играют старинную и новую музыку. Он пригласил меня к себе и в заключение сказал:

— Ноты ваших песен есть и у нас дома, нам они нравятся. Моя дочь тоже будет вам рада.

Я еще не успел нанести ему визит, как получил приглашение. Господин Имтор просил позволения исполнить у него в доме мое трио в Es-dur. Один скрипач и виолончелист, искусные музыканты-любители, уже изъявили согласие, а партия первой скрипки будет предоставлена мне; коли у меня есть желание с ними играть. Я слышал, что Имтор всегда хорошо платит профессиональным музыкантам, которые у него играют. Принять гонорар мне было бы неприятно, и все же я точно не знал, что подразумевается под этим приглашением. В конце концов я все-таки согласился, оба моих партнера зашли ко мне и взяли свои партии, затем мы провели несколько репетиций. Между тем я нанес визит Имтору, но никого не застал. Так подошел назначенный вечер.

Имтор был вдовцом, жил он в центре города, в одном из старинных, непритязательно-солидных бюргерских домов, из числа тех немногих, вокруг которых сохранились старые большие сады. Придя туда вечером, сада я почти не увидел, только короткую аллею высоких платанов, стволы их в свете фонарей мерцали светлыми пятнами, а между ними виднелось несколько старых, потемневших статуй. За большими деревьями скромно стоял старинный, широкий и приземистый дом, прямо от самых его входных дверей везде, где бы я ни проходил — в коридорах, на лестницах и во всех комнатах, — стены были густо увешаны старыми картинами, множеством фамильных портретов и почерневших пейзажей, старомодными ведутами и работами художников-анималистов. Я пришел одновременно с другими гостями, домоправительница встретила нас и проводила внутрь.

Общество собралось не такое уж многолюдное, однако в небольших комнатах оказалось тесновато, пока не открыли дверь в музыкальную гостиную. Здесь было просторно и все блистало новизной — рояль, нотные шкафы, лампы, стулья, только картины на стенах и здесь были сплошь старые.