Потом Фазыл спросил, как он может вызвать интерес Кадифе. В это время он сказал и о том, что весь Карс знает, что Ка влюблен в сестру Кадифе Ипек. Страсть Фазыла показалась Ка такой безнадежной и невозможной, что в какой-то момент он испугался, что любовь, которую он испытывал к Ипек, может оказаться настолько же безнадежной. Фазылу, который уже переставал всхлипывать, он без воодушевления повторил предложение Ипек: "Будь собой".
— Но я не могу этого сделать, пока во мне две души, — сказал Фазыл. — И к тому же атеистическая душа Неджипа постепенно захватывает меня. После того как я многие годы думал о том, что молодые товарищи, которые занимаются политикой, совершают ошибку, сейчас мне хочется вместе с исламистами сделать что-нибудь против военного переворота. Но я чувствую, что сделаю это для того, чтобы обратить на себя внимание Кадифе. Меня пугает то, что у меня в голове нет ничего, кроме Калифе. Не оттого, что я ее совсем не знаю. Из-за того, что я вижу, что теперь не верю ни во что, кроме любви и счастья, совсем как атеист.
Пока Фазыл плакал, Ка колебался, сказать ему или нет, чтобы он никому не рассказывал о своей любви к Кадифе и что ему надо бояться Ладживерта. Он думал, что, судя по тому, что Фазыл знает о его отношениях с Ипек, он уж точно знает об отношениях Кадифе и Ладживерта. Но если он знает об этом, то ему не следует любить ее из-за иерархии в их политической организации.
— Мы бедны и так мало значим, вся проблема заключается в этом, — сказал Фазыл со странным гневом. — Нашим жалким жизням нет никакого места в истории человечества. И в конце концов все мы, кто живет в это жалком городе Карсе, в один прекрасный день сдохнем и исчезнем. Никто о нас не вспомнит, никто нами не заинтересуется. Мы останемся не имеющими никакого значения людьми, которые режут ДРУГ другу горло из-за того, что женщинами нужно надевать на голову, людьми, которые задыхаются в своих маленьких и ерундовых ссорах. Все забудут о нас. Когда я вижу, что мы уйдем из этого мира, прожив такую глупую жизнь и не оставив никакого следа, я с негодованием понимаю, что в жизни нет ничего, кроме любви. И тогда мне делается больно от того, что я чувствую к Кадифе, от того факта, что в этом мире я могу утешиться, только обняв ее, и она не выходит у меня из головы.
— Да, это мысли, которые к лицу атеисту, — сказал Ка безжалостно.
Фазыл снова заплакал. А Ка не вспомнил и не записал никуда, о чем они говорили позже. По телевизору скрытая камера показывала маленьких американских детей, которые переворачивались со стульев, разбивали аквариумы, падали в воду, падали на пол, споткнувшись, наступив на свой подол, и все это сопровождалось искусственным смехом. Вместе с людьми в чайной Фазыл и Ка долго смотрели на американских детей, улыбаясь и забыв обо всем.
Когда в чайную вошла Захиде, Ка и Фазыл смотрели по телевизору на грузовик, который загадочным образом продвигался по какому-то лесу. Захиде отдала Ка желтый конверт, который не вызвал у Фазыла никакого интереса. Ка прочитал записку, лежавшую внутри: она была от Ипек. Кадифе и Ипек хотели видеть Ка через двадцать минут, в семь часов, в кондитерской "Новая жизнь". Захиде узнала от Саффета, что они в чайном доме "Удачливые братья".
Фазыл сказал вслед Захиде:
— Ее племянник в нашем классе.
— Он ужасный любитель карт. Он никогда не пропускает петушиные бои, собачьи бои на ставки.
Ка отдал ему ученический билет, который забрал у полицейского.
— Меня ждут в отеле на обед, — сказал он и поднялся.
— Ты увидишь Кадифе? — без всякой надежды спросил Фазыл.
И ему стало неудобно из-за выражения скуки и жалости на лице Ка. "Я хочу убить себя". Когда Ка выходил из чайной, он прокричал ему вслед:
— Если увидишь ее, скажи, если она снимет платок, я убью себя. Но я сделаю это не из-за того, что она сняла платок, а из-за удовольствия убить себя ради нее.
Поскольку до встречи в кондитерской еще было время, Ка свернул на боковые улицы. Проходя по Канальной улице, он увидел чайную, где утром написал стихотворение "Улицы мечты", и вошел внутрь, но на ум ему пришло не новое стихотворение, как ему хотелось, а желание выйти через черный ход полупустой чайной, заполненной сигарным дымом, на улицу. Он прошел заснеженный двор, в темноте перелез через низкий забор и, поднявшись на три ступеньки вверх, под лай той же собаки на цепи спустился в подвал.
Здесь горела бледная лампа. Внутри кроме запаха угля и запаха несвежего воздуха Ка почувствовал еще и запах ракы. Рядом с гудевшим котлом парового отопления были несколько человек, отбрасывавших тень. Увидев, что среди картонных коробок сидят и пьют ракы сотрудник НРУ с птичьим носом, больная туберкулезом грузинка и ее муж, он вовсе не удивился. Казалось, они тоже не удивились появлению Ка. На голове у больной женщины Ка увидел шикарную красную шляпку. Женщина угостила Ка сваренным яйцом и лепешкой, а ее муж стал наливать Ка рюмку ракы. Когда Ка чистил скорлупу яйца, сваренного вкрутую, сотрудник НРУ с птичьим носом сказал, что эта квартира в котельной — самое теплое место в Карсе, просто рай.
Стихотворение, которое Ка написал в последовавшей тишине, без всяких неприятностей и не пропустив ни одного слова, называлось «Рай». То, что оно было размещено как раз на оси фантазии, далеко от центра снежинки, не означало, что рай — это воображаемое будущее; для Ка это означало то, что воспоминания о рае могли остаться живыми только в воображении.
Вспоминая это стихотворение в последующие годы, Ка перечислил некоторые воспоминания по отдельности: летние каникулы в детстве, дни, когда он сбегал из школы, когда они с сестрой забирались на постель, где лежали родители, некоторые рисунки, которые он рисовал в детстве, встреча и поцелуй с девочкой, с которой он познакомился на школьной вечеринке.
Когда он шел к кондитерской "Новая жизнь", он думал обо всем этом столько же, сколько и об Ипек. В кондитерской Кадифе и Ипек уже ждали его. Ипек была такой красивой, что Ка в какой-то момент показалось (также и под влиянием ракы, которую он выпил на пустой желудок), что он сейчас заплачет от счастья. Сидеть за одним столом с двумя красивыми сестрами и разговаривать с ними — это придавало Ка ощущение не только счастья, но и гордости: ему хотелось бы, чтобы его с этими двумя женщинами увидели престарелые турецкие торговцы во Франкфурте, которые каждый день улыбались ему и здоровались, но в кондитерской, где вчера убили директора педагогического института, сейчас совершенно никого не было, кроме пожилого официанта. Пока они сидели в кондитерской "Новая жизнь" вместе с Ипек и Кадифе (пусть даже одна из них и была с закрытой головой), в сознании Ка все время присутствовал образ фотографии, снятой с улицы, на которой он был бы изображен за столом с двумя красивыми женщинами, словно в зеркале заднего вида, в котором постоянно видна идущая сзади машина.
Сидевшие за столом женщины, в отличие от Ка, вовсе не испытывали беспокойства. Поскольку Ка рассказал, что узнал о том, что было на собрании в отеле «Азия», от Фазыла, Ипек была краткой.
— Ладживерт покинул собрание в гневе. Кадифе сейчас очень раскаивается в том, что сказала там. Мы отправили туда, где он прячется, Захиде, но там его не оказалось. Мы не можем найти Ладживерта.