Музей невинности - читать онлайн книгу. Автор: Орхан Памук cтр.№ 49

От этих смутных предчувствий к концу июля Сибель поставила мне условие: посетить психоаналитика. Она и раньше советовала это, и я, чтобы не потерять её дружбу и нежную поддержку, согласился. Первый турецкий психоаналитик только что вернулся из Америки и с помощью галстука-бабочки и курительной трубки пытался убедить узкий круг людей из стамбульского света в серьезности своей профессии. Когда через много лет, создавая музей, я отправился к нему, чтобы пораспрашивать о тех днях и чтобы он передал мне свою бабочку и трубку, выяснилось, что он ничего не помнит о моих тогдашних переживаниях: более того, и ведать не ведает о моей печальной истории, ставшей хорошо известной всему Стамбулу. Он запомнил меня как обычного здорового человека, который, подобно многим другим его клиентам, пришел к нему только из любопытства. А ведь тогда полная решимости Сибель собиралась отправиться со мной, точно мать, ведущая к врачу своего больного ребенка, и обещала, что будет ждать меня за дверью. Я не хотел, чтобы она ходила.

Сибель считала психоанализ ритуалом научного исследования человеческих тайн, изобретенным для европейцев, у которых не принято советоваться с семьей или делиться с друзьями, но одновременно воспринимала его как лечение — таким бы его понял любой состоятельный человек из неевропейской страны, в особенности исламской.

Психоаналитик задавал мне какие-то общие вопросы и тщательно заполнял анкету и только после этого наконец поинтересовался, в чем же, собственно, заключается моя проблема. Мне захотелось выкрикнуть, что меня бросила возлюбленная и я чувствую себя одиноким и брошенным, как, наверное, чувствуют себя в космосе собаки. Но я вместо этого сказал, что у нас проблемы в интимных отношениях с моей будущей женой, которые начались после помолвки. Почему так произошло? — расспрашивал он меня. (Хотя именно от него я ждал объяснений, отчего такое случилось.) До сих пор не могу сдержать улыбки, когда вспоминаю свой, отчасти правдивый ответ, случайно, с помощью Аллаха, пришедший мне в голову: «Наверное, я боюсь жизни, доктор».

— Не бойтесь жизни, Кемаль-бей! — наставлял он на прощание.

Больше я не ходил к нему никогда.

Психоаналитик, однако, вселил в меня обманчивую отвагу, и я решил, что злополучная болезнь наконец-то миновала и можно пройтись по «красным» улицам своей жизни. Когда я миновал лавку Алааддина и вдохнул запахи знакомого пространства, мне поначалу стало так хорошо, словно болезнь моя прошла, а я действительно не боюсь жизни. И тут, убедив себя, что никакой боли я больше не ощущаю и все вернулось на круги своя, полный оптимизма, я допустил ошибку — вознамерился идти мимо бутика «Шанзелизе». Одного только взгляда на магазин издалека хватило, чтобы я лишился рассудка.

Боль, казалось, только и ждала того, чтобы вырваться на свободу. Я попытался придумать оправдание и с надеждой подумал, что Фюсун, наверное, в магазине. Но сердце мое забилось быстрее. Когда в голове все окончательно смешалось, я не выдержал, подошел к магазину и заглянул в витрину: Фюсун была там! Я чуть не лишился чувств. Поспешил открыть дверь бутика и вдруг понял, что это не Фюсун, а очередной призрак: на её место взяли другую. Ноги отказывались держать меня. Жизнь, размотанная по гостям и ночным клубам, предстала мне в ту минуту нестерпимо пустой и фальшивой. На свете существовал только один человек, с которым хотелось быть рядом и обнимать его; в моей жизни существовала только одна важная вещь — и все это где-то далеко от меня. Напрасно я пытался отвлечься от них самыми глупейшими способами — проявляя тем самым неуважение и к себе, и к Фюсун. Чувство вины вместе с раскаянием, появившееся у меня после помолвки, теперь приобрело невыносимые размеры. Я предал Фюсун!.. Я должен был думать только о ней!.. Я должен был как можно скорее оказаться рядом с ней!..

Уже через несколько минут меня приютила наша кровать в «Доме милосердия». Я пытался вдохнуть запах Фюсун, который раньше пропитывал простыни, чтобы ощутить её в себе, чтобы стать ею, но они теперь почти не пахли. Я собрал их и обнял изо всех сил. Боль взыграла нестерпимо. На тумбочке лежало стеклянное пресс-папье. По моим подсчетам, я подарил ей его 2 июня, но она, чтобы не возбуждать подозрений у матери, решила не брать подарок домой и оставила здесь. Стекло слегка отдавало особенный аромат, всегда исходивший от рук и шеи Фюсун, и, по мере того как я вдыхал его, он все больше наполнял мне нос, рот и легкие... Я долго пролежал в кровати, вдыхая этот запах. Сибель же сказал, что визит к психоаналитику занял много времени, мне намного лучше, но что я не узнал для себя ничего нового и больше к нему не пойду.

Признаться, мне действительно стало легче после посещения «Дома милосердия». Но через полтора дня прежняя боль вернулась. Через три дня я опять отправился туда, лег в кровать и, взяв уже другую вещь, которой касалась Фюсун — кисточку с засохшими масляными красками, — водил ею по своему лицу, напомнив самому себе ребенка, который тянет в рот каждый новый предмет. Боль опять улеглась на какое-то время. Я лежал и думал, что привык к этим вещам и они превратились для меня в наркотик, но их утешение и привязанность к ним совершенно не дают мне забыть Фюсун.

Так как я скрывал свои визиты в «Дом милосердия» от Сибель, не признаваясь в них даже себе, и продолжал жить, будто и не было вовсе двухчасовых пребываний в старой квартире раз в три дня, моя болезнь постепенно начала приобретать терпимые размеры. Я смотрел на все эти вещи — дедовские кавуки [10] , на феску, попавшую теперь в мой музей утешения, которую потехи ради надевала Фюсун, или на эти старые мамины туфли, которые она тоже примеряла (у них с моей матерью был одинаковый 38 размер), — не как коллекционер, а как больной на лекарство. Предметы, напоминавшие Фюсун, были нужны мне, чтобы унять боль, и одновременно мне хотелось бежать от них и из этого дома, потому что, едва боль успокаивалась, они напоминали мне о болезни. Оптимизм вселял в меня смелость, и я с радостью, к которой примешивалась грусть, начинал представлять, что вскоре вернусь к прежней жизни, смогу опять заниматься любовью с Сибель, а потом женюсь на ней и заживу счастливо.

Минуты оптимизма длились недолго, не проходило и дня, как тоска становилась гнетущей болью, невыносимой пыткой, и тогда мне опять нужно было идти в «Дом милосердия». Войдя в квартиру, я бросался к вещам, вроде чайной чашки, забытой заколки, линейки, расчески, стирательной резинки, шариковой ручки, и вспоминал, как мы сидели рядом. Бывало, перебирал в памяти, каких старых маминых вещей она касалась, с чем играла, на чем сохранился запах её кожи, отыскивал эту вещь и так расширял свою коллекцию, воскрешая воспоминания, связанные с ней.

Это письмо я написал, когда в моей коллекции появились первые вещи. Но оставил его в конверте, потому что не хочу удлинять свой рассказ; кроме того, до сих пор испытываю стыд, хотя прошло уже двадцать лет, а я создаю Музей Невинности. В этом письме читатель моей книги или посетитель музея обнаружил бы самую откровенную мольбу. Я признавался Фюсун, что был не прав, в чем каюсь, ужасно страдаю; что любовь — святое чувство; и что, если она вернется ко мне, расстанусь с Сибель. Написав последнее, сразу пожалел об этом: надо бьшо сказать, что расстанусь с Сибель без всяких условий. Однако в тот вечер у меня не предвиделось никаких иных вариантов, кроме того, чтобы, напившись до потери сознания, опять искать утешения у своей невесты, и вывести такое рука у меня не подымалась. Десять лет спустя я нашел это письмо, само появление которого важнее его содержания, у Фюсун в шкафу, и тогда с удивлением заметил, как сильно я обманывался. С одной стороны, пытался скрыть от себя силу любви к Фюсун и безысходность своего положения. И отыскивал все новые и новые дурацкие признаки того, что скоро соединюсь с ней. А с другой, никак не мог отказаться от мечтаний о счастливой семейной жизни, которую в скором времени собирался создать с Сибель. Что, если расторгнуть помолвку и через Джейду, взявшуюся передать письмо, предложить Фюсун стать моей женой? Эта идея, которую раньше я даже представить себе не мог, внезапно во всех подробностях ожила в уме, когда мы встретились с Джейдой — ближайшей подругой Фюсун, знавшей её с конкурса красоты.