Дом тишины - читать онлайн книгу. Автор: Орхан Памук cтр.№ 66

— Если ты боишься, то почему воруешь? — крикнул он ответ.

— Я боюсь! А ты смотришь наверх и ругаешь Его. Он тебя когда-нибудь накажет за это.

— Глупый невежда! — презрительно бросил он. — Ты испугался этих молний, да? Ты боишься теней деревьев, кладбищ, дождя, урагана, когда сверкает молния, да? Взрослый человек! В каком ты классе, невежда? Вот что я скажу тебе — нет никакого Аллаха! Ясно тебе? А сейчас давай, иди и толкай мою машину. Говорю тебе — дам две тысячи лир.

— А куда ты потом? — спросил я. — К себе домой?

— Я тебя подвезу, — пообещал он. — Куда захочешь подвезу, только бы машина съехала с этой горы.

И я толкал, Нильгюн. А он запрыгнул в машину и опять начал ругаться, но на этот раз не от злости, а просто как извозчик, ругающий свою лошадь по привычке. Вскоре машина поехала быстрее, и я с надеждой подумал, что скоро начнется спуск с горы и машина заведется. И тут я представил: Метину тоже все надоело и все опротивело! Я сяду в машину, он включит печку, мы согреемся. Потом он заберет тебя, и мы вместе уедем куда-нибудь далеко-далеко. Но когда начался спуск и машина покатилась с холма, не раздалось ни звука, кроме странного глухого шороха колес по мокрому асфальту. Я побежал и догнал ее, хотел тоже запрыгнуть в машину, но дверь была заблокирована.

— Открой! — кричал я. — Открой, Метин, открой дверь! Забери меня отсюда! Стой!

Но он меня даже не слышал и все так же злобно ругался. Я пробежал, задыхаясь, столько, сколько мог. колотил в окна, но вскоре эта пластмасса на колесах обогнала меня и скрылась. Я некоторое время бежал следом за ней с криками, но Метин не остановил машину, и сама она тоже не остановилась. Я бежал за машиной, пока она не скрылась из виду у самого подножья холма, беззвучно освещая фарами сады и огороды и петляя на поворотах. Потом я остановился, продолжая смотреть ей вслед.

И задумался.

От холода у меня начали стучать зубы, и тут я вспомнил, что твоя пластинка, Нильгюн, осталась там, с другой стороны холма. Я развернулся и побежал обратно, вверх на холм, чтобы согреться, но из-за мокрой, прилипшей к телу, холодной рубашки согреться не удавалось. Ноги то и дело попадали в лужи и ручейки дождевой воды. Я не нашел пластинку там, где, как мне казалось, я ее оставил, и я стал лихорадочно искать ее повсюду. Когда гремел гром и все озаряла молния, я дрожал, но не от страха, а от холода. Наконец я запыхался и снова почувствовал боль в пояснице. Я бегал вниз и вверх, с трудом переводя дыхание, то и дело останавливался и оглядывал все вокруг, но пластинки нигде не было.

Сейчас я не помню, сколько раз я сбегал на холм и вниз, пока не нашел пластинку после восхода солнца. Я чуть не падал от усталости и холода, когда вдруг заметил эту дурацкую пластинку и тетрадь и понял, что уже видел их в темноте, но принимал за что-то другое. Все это показалось мне чьей-то злой шуткой: этот кто-то, кто все прячет, должно быть, считает меня достойным жизни раба. Мне захотелось растоптать лицо американского козла с обложки пластинки «Best of Elvis». Правда, от дождя он и так раскис. Пусть утонет, к черту, утонет все! Но я не стал топтать пластинку — я отдам ее тебе!

Первая машина, которая каждый день проезжает по городу, — мусорный грузовик Халиля — поднималась на холм, позади ее освещала краснота встававшего солнца, и я ушел с дороги. Вышел к кладбищу и, свернув от забора, пошел узкой тропинкой, по которой мы в детстве ходили с мамой. Здесь, между смоковницами и миндальными деревьями, у меня давно есть одно местечко.

Я собрал хворост, чтобы разжечь огонь. Найти сухие ветки после дождя было трудно, но несколько я нашел и еще выдрал пару страниц из тетради Фарука. Поднимается неприметный легкий синий дым. Я снял рубашку и брюки, остался только в кроссовках и встал так близко к костру, что почти стоял в нем. Мне нравилось греться. Я с удовольствием рассматривал свое обнаженное тело на фоне пылавшего пламени. Я ничего не боюсь! Я смотрел на свой член, горделиво возвышавшийся над пламенем. Мое тело будто принадлежало не мне, а другому мужчине: загорелое, крепкое, как сталь, упругое, как лук! Я мужчина, все в моих руках, бойтесь меня! Пусть волоски мои затлеют от огня, ничего со мной не случится. Постояв еще немного, я вышел из огня, чтобы он разгорелся ее сильней, и стал искать хворост. Подул прохладный ветер, у меня замерзла задница, и я подумал: эти так боятся, когда их обзывают женщиной или голубым, а я даже этого не боюсь. Пламя вспыхнуло вновь с новой силой, я вошел в него опять и, глядя на свой орган, подумал обо всем том, что я смогу совершить: о смерти, о страхе, об огне, о чужих странах, об оружии, о нищих и рабах, о знамени и стране, о шайтане, о мятежах, об аде.

Потом я высушил над костром раскисшую обложку пластинки и одежду. Оделся. Размышляя обо всем, прилег в сторонке, где не было грязи.

Я сразу уснул. Проснувшись, я знал, что видел сон, но не помнил, что было в этом сне. Кажется, что-то горячее. Солнце было уже очень высоко. Я заторопился. Может быть, я уже опоздал. Кажется, я не знаю, что мне делать.

Я быстро шел с холма мимо нашего дома с твоей пластинкой в руках, а рядом проезжали отвратительные машины воскресных гуляк, спешивших на пляж. Ни матери, ни отца не видно. Надеюсь, меня тоже никто не видел. Занавески задернуты. У Тахина торопливо собирали черешню, пока в ней не завелись червяки после дождя. В Нижнем квартале я разменял свои пятьсот лир — по воскресеньям магазины здесь открыты. Заказал поджаренного хлеба и чай. Пока пил чай, вытащил из кармана обе расчески, зеленую и красную, и долго смотрел на них. Аллах все видит.

Я расскажу ей обо всем. Когда расскажу все, станет понятно, в чем мой грех и в чем я виноват. Все расскажу, ничего не скрою. И ты поймешь, кто я такой, Нильгюн. Ты скажешь: оказывается, ты совсем другой. Я не трусливый раб. Смотрите: я делаю, что хочу, у меня в кармане чуть меньше пятисот лир, я — сам себе господин, сам себе хозяин. Вы идете на пляж, держите надувные мячи и сумки, на ногах у вас смешные шлепки, с вами ваши мужья, жены, дети, ах вы, несчастные! Вы ничего не знаете! Вы смотрите, но не видите; вы думаете, но не понимаете! Они не понимают, кто я, не знают, кем я стану, потому что они — хуже слепых. Они — отвратительны! Омерзительная толпа, что идет на пляж в погоне за удовольствием! Значит, именно мне выпадет на долю направить их на истинный путь. Смотрите на меня — у меня будет фабрика! Смотрите на меня — у меня будет кнут! Я — господин, я — хозяин! Я смотрел на людей на пляже сквозь проволочный забор и, не увидев вас, госпожа Нильгюн, в этой толпе, подумал — ведь и Мустафа не пришел.

Я пошел к вашему дому. Карлик доложит — пришел какой-то господин, хочет вас видеть, госпожа Нильгюн. В самом деле? — спросишь ты, если это благородный господин, то пригласите его в гостиную, дорогой Реджеп, а я сейчас приду. Я шел, глядя по сторонам — может, Нильгюн идет на пляж и мы с ней встретимся по пути. Но я так и не увидел вас, сударыня. Дойдя до калитки вашего сада, я остановился и заглянул за забор: машины, которую я толкал всю ночь в гору под дождем, как дурак или презренный прислужник, о чем уже начал забывать, в саду не было. Интересно, где «анадол»? Раздумывая об этом, я вошел в калитку, но направился не к главной двери с лестницей, а к двери на кухню, ведь я — благовоспитанный господин и не люблю причинять беспокойство. Я вспомнил тень смоковницы, камни стены. Как сон. Постучал в кухонную дверь, подождал немного. Спрошу: господин Реджеп, вы служите здесь? И скажу: кажется, эта пластинка и зеленая расческа принадлежат красивой госпоже, которая живет в этом доме, раньше я был знаком с ней немного, но теперь это уже неважно, я пришел отдать ее вещи, у меня нет других намерений. Подождав немного, я решил, что дядя Реджеп ушел на рынок. Дома его, кажется, нет. А может, дома вообще никого нет! Да, действительно никого. Как во сне! Мне стало жутко.