— Фашист чокнутый, отпусти меня!
Так я понял, что она — заодно со всеми и тоже считает меня подлецом. Сначала я растерялся, а потом решил сразу же, прямо там, наказать ее. И в наказание избил.
27
Когда я понял, что на земле лежит Нильгюн, а тот, кто ее бил и теперь убегает, — Хасан, я сказал себе: чего ты стоишь? Беги, Реджеп, беги! Бросив авоськи на землю, я подбежал к ней.
— Нильгюн. Нильгюн, как ты, девочка моя?
Она свернулась калачиком, как в постели, уткнулась лицом в асфальт и дрожит, обхватив голову руками. И извивается так, словно не телу ее больно, а душе, и стонет она только потому, что не догадалась закричать.
— Нильгюн, Нильгюн, — позвал я, похлопав ее по плечу. Она еще некоторое время плакала и дрожала. А потом, сжав кулачок, начала бить по асфальту, но уже не плакала, а как бы гневно и с отвращением ругала кого-то или покаянно жаловалась кому-то. Я взял ее за руку.
Тогда Нильгюн словно заметила и осознала то, чего раньше не замечала: она увидела людей, сбежавшихся к нам со всех сторон, тех, кто что-то кричал, тех, кто трусливо и с любопытством выглядывал из-за плеч других, чтобы получше разглядеть все и что-нибудь сказать. Внезапно ей, кажется, стало стыдно. Она потянулась ко мне, чтобы встать. Я увидел ее окровавленное лицо. О господи. Какая-то женщина вскрикнула.
— Обопрись на меня, милая, обопрись.
Она встала, опираясь на мою руку. Я дал ей свой платок.
— Пойдем отсюда, Реджеп. Пойдем домой.
— Как ты себя чувствуешь?
— Такси приехало, — произнес кто-то. — Садитесь.
Все расступились, мы садились в такси, кто-то протянул мне мои авоськи и сумку Нильгюн, а какой-то мальчик протянул пластинку и сказал:
— Это тетина.
— В больницу? — спросил водитель. — В Стамбул?
— Я хочу домой! — попросила Нильгюн.
— Давай хотя бы заедем в аптеку! — сказал я.
Она ничего не ответила. По дороге в аптеку она молчала, дрожала, безразлично глядя на платок, которым я промокал ей глаза, чтобы видеть, насколько она пришла в себя.
— Держи голову ровно! — сказал я, потянув ее за волосы.
В аптеке самого Кемаля-бея опять не было, а была его красивая жена, она слушала радио.
Увидев Нильгюн, женщина охнула. Потом забегала по магазину, засуетилась, стала задавать какие-то вопросы, а Нильгюн сидела и молчала. Наконец она тоже замолчала и начала промывать раны на лице Нильгюн ватой с лекарством. Я отвернулся, не стал смотреть.
— Кемаля-бея нет?
— Аптекарь здесь я! — ответила его жена. — Зачем тебе Кемаль-бей? Он наверху! Красавица моя, за что же тебя так избили?
В это время дверь открылась и вошел Кемаль-бей. Увидев Нильгюн, он на мгновение замер, а потом в его взгляде появилась такая ярость, как будто он всегда ждал, что это случится.
— Что с ней? — спросил он.
— Меня ударили, — сказала Нильгюн. — Избили.
— Господи! — воскликнула аптекарша. — До чего мы докатились, до чего докатились!
— Кто — мы? — поинтересовался Кемаль-бей.
— Тот, кто сделал это… — начала его жена.
— Фашист, — пробормотала Нильгюн.
— А ты помолчи сейчас, помолчи, — сказала женщина.
Но Кемаль-бей услышал слово «фашист» и вздрогнул. Он словно услышал или вспомнил что-то ужасное. Потом внезапно потянулся убавить радио и закричал на жену:
— Зачем ты его всегда так громко включаешь?
Радио замолчало, и аптека внезапно показалась пустой, и теперь боль, стыд и чувство вины стали особенно ощутимыми. Мне не хотелось об этом думать.
— Не выключайте радио, — попросила Нильгюн. — Можно включить?
Кемаль-бей снова включил радио. Я по-прежнему старался не думать ни о чем. Все молчали. Закончив свою работу, аптекарша сказала:
— А сейчас прямо в больницу! Упаси бог, может быть кровоизлияние в мозг. По голове он ее сильно бил, чтобы в голове ничего не…
— Старший брат дома, Реджеп? — спросила Нильгюн.
— Нет, — ответил я. — Увез машину в ремонт.
— Немедленно садитесь в такси и езжайте в больницу, — велела женщина. — У тебя есть деньги, Реджеп-бей?
— Я дам, — сказал Кемаль-бей.
— Нет, — ответила Нильгюн. — Сейчас я хочу домой. — Вставая, она застонала.
— Постой, — сказала аптекарша. — Я сделаю тебе обезболивающий укол.
Нильгюн ничего не ответила, и та увела ее в другую комнату. Мы с Кемалем-беем молчали. Он смотрел из витрины на улицу, на картину, которую наблюдал каждую ночь до утра: витрина кафе напротив, реклама кока-колы, фонарь и бутерброды с мясом. Чтобы не молчать, я произнес:
— Я приходил в понедельник вечером, купил аспирин. Сказали, ты спал. И еще, что тем утром ты ездил на рыбалку.
— Это всегда так, — ответил он. — Чем бы ни занимался человек, она к нему всегда прицепится.
— Что?
— Политика.
— Я не знаю, — пробормотал я.
Потом мы еще некоторое время смотрели на улицу. На воскресную толпу, тянувшуюся на пляж. Потом женщины вернулись. Я посмотрел на Нильгюн и увидел ее лицо: один глаз наполовину заплыл, а обе щеки полностью посинели. Жена Кемаля-бея сказала, что нам обязательно нужно ехать в больницу. Нильгюн не хотела, но та настаивала и потом попросила мужа:
— Вызови такси.
Тогда Нильгюн встала и взяла свою сумку:
— Нет. Мы пойдем пешком, мне станет лучше. До дома-то всего ничего.
Муж с женой продолжали говорить, что надо ехать в больницу, а я схватил свои авоськи, пакеты и взял Нильгюн под руку. Она по привычке легонько оперлась на меня. Мы открыли дверь, зазвонил колокольчик, и вдруг Кемаль-бей спросил:
— Ты коммунистка?
Нильгюн кивнула избитой головой: «Да». Он хотел промолчать, но не сдержался и с тревогой спросил:
— А откуда они узнали?
— По газете, которую я покупала в бакалее!
— А! — облегченно вздохнул Кемаль-бей, но видно было, что ему стыдно, а потом он смутился еще больше, потому что его красивая жена сказала:
— Вот видишь! Разве я тебе не говорила, Кемаль?…
— Молчи! — внезапно закричал на нее Кемаль-бей. Казалось, ему надоело смущаться и сдерживаться.
Мы вышли с Нильгюн на улицу, на солнце.
— Облокотись на меня хорошенько, дорогая, — сказал я. — И сумку мне свою дай.
Никем не замеченные, мы прошли по главной улице, повернули на соседнюю, пошли под балконами, где были развешены разноцветные купальники и полотенца, мимо садов. Многие еще завтракали, на нас никто не смотрел. Только какой-то парень на велосипеде посмотрел на нас, но думаю, он смотрел не на избитую Нильгюн, а на меня, карлика. Я понял это по его глазам. Потом нас обогнала одна маленькая девочка, она смешно, как утка, раскачивалась в забавных пляжных сандалиях, и это рассмешило Нильгюн.