– Ничего, – осторожно отозвалась она.
– Ты же знаешь, что на пересменок в лагере остаются дети. – Вовка вновь крутил в руке брелок. Нервничал. – Маша останется. – Он кивнул в сторону кучи-малы, в которую превратилась невинная игра в инопланетян. – Кое-кто из твоих… Нужен вожатый на два дня.
– Я? – уточнила Настя. Вовка не решался это сказать сам.
– Если ты, конечно, не против.
За окном игротеки показался Женька. Он пришел звать свой отряд на обед.
– Конечно, я останусь.
Ключи крутанулись в руке последний раз.
– Вот и отлично.
Про себя Настя отметила, что шагу не сделает без Маши. Все эти два дня, что лагерь будет отдыхать между сменами, они проходят друг с другом за руку.
После отъезда ребят лагерь какое-то время казался неприятно тихим. Вместо детских голосов стали лучше слышны птичьи. На территории появились белки, которые раньше и близко не подходили к высокому ограждению. Даже вода в реке стала прозрачней и звонче. Прекратился дождь. Стояли пронзительно ясные спокойные дни. Небо прикрывал легкий тюль облаков.
Неужели все закончилось? Неужели демон действительно послушался ее приказа и отступил? И всего-то надо было – встать на перекресток, провести черту и бросить под ноги монеты? Двух рублей для жертвы было достаточно? А если так, то, может быть, Вовка, став прежним, все-таки обратит на нее внимание? С просьбой подошел. Когда уезжали автобусы, попрощался.
Сорок дней. Из них половина уже позади. А вдруг у Насти есть шанс?
Начало новой смены было суматошным и бестолковым. Настя вновь оказалась на отряде с Женькой. Первое время они постоянно ссорились, делили детей, получали очередные нагоняи от начальника. Среди этой поднявшейся небольшой войны с Ермишкиным Настя вдруг заметила – Вовка с ней перестал разговаривать. Если они сталкивались на улице, то он еле заметно поводил головой, что могло означать либо «привет», либо «я тебя не вижу». Он и вправду не видел. Попытки возобновить отношения с седьмым отрядом провалились. У Томы сменился напарник. Вместо Макса, который перешел на второй отряд, к Наташке Цветаевой, вторым вожатым на седьмом отряде стала новенькая, которую все тут же стали звать Олечкой. Макс подсуетился, чтобы его второй отряд взял над седьмым шефство. Он же выгнал первый отряд из рубки. Совершилась бескровная революция. Слаженная система защиты надломилась. Настя это заметила не сразу, потому что больше всего ее волновала она. Олечка…
Первое время Настя ее как будто не видела. Новый человек, подумаешь…. Ей ли, уже без пяти минут «старичку», обращать на такое внимание? Но вот однажды в столовой она как будто впервые разглядела новую вожатую.
Несмотря на то что новенькой было уже двадцать, ее не зря все звали детским именем Олечка. Тонкорукая и тонконогая, с огромными оленьими глазами, с растерянной улыбкой на губах, с прозрачной матовой кожей, сквозь которую как будто бы просвечиваются кровеносные сосуды, с тихим певучим голосом, с длинными, всегда распущенными русыми волосами. Говорили, что она с музыкального отделения Московского педуниверситета. Собиралась поступать в консерваторию, но перед экзаменами внезапно пропал голос. Сейчас вроде бы все восстановилось, но уже не хочет. Затянула студенческая жизнь.
Олечка проплыла мимо Насти к выходу из столовой. Вовка оказался рядом. Одного взгляда было достаточно, чтобы все понять. Чтобы увидеть то, что почему-то не замечала первые пять дней.
Он в нее влюблен! Как изменилось лицо! А эта улыбка? Она помнила эту улыбку! Он ей так улыбался, когда признавался в любви.
По телу пробежал знакомый жар. Наверняка то же самое сейчас испытывает Олечка. Он ей уже говорил все те слова, что Настя слышала. Но в этот раз слова были настоящие. Потому что любовь Олечке досталась истинная, а не тот суррогат, что ей подсунул демон.
– Новый клей испытываешь? – появился рядом Женька.
– Какой клей?
Приходить в себя было тяжело. Как будто с небес на землю падать. Взгляд приморозился к застывшей около выхода паре.
– Который тебя прилепил к полу.
В руке тарелка. Она качнулась. Плеснулся на пол суп.
– Еще и пол моешь экзотичным способом, – отскочил в сторону Женька. – Ты чего стоишь? Вспомнилось былое?
Ермишкин все отлично понимал. Как все обиженные на жизнь, он был очень внимателен к деталям.
– Ничего мне не вспомнилось, – проворчала Настя. Она продолжила свой путь к вожатскому столу. Не удержалась, бросила взгляд через плечо. Они ушли. В дверной проем било солнце. В его лучах исчезли двое влюбленных.
Образ-то какой! Жаль, не про нее.
Аппетит тут же пропал. Настя уныло водила ложкой по тарелке. Почему одним все, а другим ничего? Она огляделась. Знакомые все лица. До омерзения. Ермишкин что-то говорит. Он всегда что-то говорит.
– Можешь помолчать? – выпалила Настя, отодвигая тарелку. Все с удивлением на нее уставились. Наташка открыла рот, чтобы спросить, в чем дело. У других этот вопрос читался в глазах. И только Женька улыбался. Поубивала бы всех!
Настя побежала на улицу. Чтобы больше не думать. Чтобы больше никого не видеть.
С этого момента Олечка стала регулярно попадаться Насте на глаза. То она шла, задумчиво глядя себе под ноги. То направлялась со своим отрядом на речку. То с горящими румянцем щеками проплывала мимо Вовки. На танцах они были вместе. В кино они сидели рядом. На планерках Олечка оказывалась неподалеку от старшего вожатого. Толмачев снова прописался в корпусе у малышей. Седьмой отряд неожиданно стал образцовым, его теперь всем ставили в пример. Идеальные дети у идеальных вожатых. Все невольно стали подтрунивать над Максом, упустившим такой шанс стать местечковой знаменитостью.
Поначалу Настя все это видела, но отказывалась верить. Лагерная жизнь неслась вперед. На горизонте маячил День Нептуна. Начались репетиции вожатской сказки. Роль жены Али-Бабы отдали Олечке.
Это стало сигналом.
– Ты же говорил, что я буду играть жену!
Она давно не разговаривала с Вовкой. Все было как-то недосуг. Столкнулись они на репетиции. Случайно.
– Валя сказала, что у Ольги это получится хорошо. – Он смотрел на сцену, где музыкальный руководитель объяснял разбойникам, что им надо делать. Женька оказался прав, ему досталась роль младшего головореза, на сцену он выходил последним.
– Или у Томы? – Раздражение, как мыльный пузырь, пухло в голове, мешая думать. Руки налились тяжестью. – Неужели ты ничего не помнишь?
Она смотрела на него, понимая, что говорит глупости, что этих слов быть не должно. Что Вовка, как и она, стал жертвой демона. Но дыхание прерывалось, пальцы сжались в кулаки.
– Скула быстро зажила, да? И как ты меня домой отправлял, тоже не помнишь?
Вовка смотрел на сцену. Он ее не слышал. Или не хотел слышать.