А порою очень грустны - читать онлайн книгу. Автор: Джеффри Евгенидис cтр.№ 74

Он прошел мимо своей гостиницы три раза, не узнавая ее. Пока его не было, сломался лифт. Митчелл поднялся по лестнице на третий этаж и, пройдя по безликому коридору, вставил ключ в замок.

Как только он открыл дверь, в темной комнате что-то зашевелилось, украдкой, быстро. Митчелл на ощупь поискал на стене выключатель; когда нашел, его взгляду открылись Ларри с Ианнисом посередине комнаты. Ларри лежал на кровати, его джинсы болтались у лодыжек, а Ианнис стоял рядом на коленях. Не потеряв самообладания, насколько это было возможно при данных обстоятельствах, Ларри сказал:

— А, Митчелл! Не ждали!

Ианнис пригнулся так, что совсем скрылся из виду.

— Привет, — сказал Митчелл и выключил свет.

Выйдя из номера, он закрыл за собой дверь.

В ресторане через дорогу Митчелл заказал графин редины и тарелку брынзы с маслинами, даже не пытаясь говорить по-гречески, просто ткнув пальцем. Теперь все сделалось ясно. Почему Ларри так быстро забыл Клер. Почему он так часто исчезал покурить с сомнительными европейцами. Почему носил на шее этот лиловый шарф. В Нью-Йорке Ларри был одним человеком, а теперь стал другим. При мысли об этом Митчелл почувствовал, как сильно они с другом сблизились, хотя у него и возникло подозрение, что на этом их совместное путешествие закончится. Ларри не полетит сегодня с Митчеллом в Индию. Ларри останется с Ианнисом в Афинах на более долгий срок.

Через час, когда Митчелл вернулся в гостиницу, все подтвердилось. Ларри пообещал встретиться с ним в Индии, когда придет время начинать работу, порученную им профессором Хьюзом. Они обнялись, и Митчелл отнес свой легкий вещмешок вниз, в холл, и вызвал такси в аэропорт.

В девять вечера он уже сидел пристегнутый в кресле салона экономического класса на борту «Боинга-747» компании «Эр Индия», покидая христианское воздушное пространство со скоростью 522 мили в час. Стюардессы были одеты в сари. На ужин подали вкусное вегетарианское ассорти. На самом деле он никогда и не ждал, что будет говорить языками. Даже если бы и получилось, он не понимал, какой от этого был бы толк.

Позже, когда свет в салоне выключили и остальные пассажиры попытались уснуть, Митчелл включил лампочку над головой. Он прочел по второму разу «Нечто прекрасное во имя Бога», внимательно рассматривая фотографии.

Вскоре после того как Леонарду стало известно, что мать Мадлен не просто невзлюбила его, но и предпринимает активные попытки их поссорить, а на Кейпе между тем наступило время года, когда световой день начал убавляться, напоминая Леонарду угасание его собственного разума, он собрался с духом и сумел взять свою судьбу, которая приняла форму душевной болезни, в свои руки.

Это была гениальная идея. То, что она не пришла Леонарду в голову раньше, можно было объяснить лишь очередным побочным эффектом лекарства. Литий так влиял на психическое состояние, что казалось, принимать его — дело хорошее. В результате тебе хотелось просто сидеть где сидишь. Как бы то ни было, этим Леонард в основном и занимался последние полгода, с тех пор как выписался из больницы, — сидел где сидит. Он просил своих психиатров — и доктора Шью из больницы Провиденса, и нового специалиста, Перлмана из Массачусетской больницы, — объяснить ему действие карбоната лития (Li 2 CO 3 ) с биохимической точки зрения. Они, подшучивая над «коллегой-ученым», говорили о нейротрансмиттерах и рецепторах, о понижении выбросов норадреналина и стимулировании синтеза серотонина. Они перечисляли, правда не вдаваясь в подробности, возможные неприятные последствия приема лития, да и то главным образом лишь для того, чтобы обсудить новые лекарства, минимизирующие побочные эффекты. В общем, столько фармакологии и названий фармацевтических средств Леонарду было не переварить, тем более в его шатком психическом состоянии.

Четыре года назад на первом курсе во время весеннего семестра Леонарду поставили официальный диагноз — маниакальная депрессия, но он не слишком задумывался о том, какое действие оказывает на него литий. Ему просто хотелось вернуться в нормальное состояние. Диагноз казался неким обстоятельством — вроде отсутствия денег или вроде его беспорядочного семейства, где все шло наперекосяк, — которое грозило помешать ему двигаться вперед, как раз когда он почувствовал, что удача наконец повернулась к нему лицом. Он принимал таблетки два раза в день, как прилежный студент. Он начал ходить на сеансы терапии, сперва в студенческую поликлинику, где был консультант по душевным расстройствам, а потом нашел Брайса Эллиса, который вошел в положение Леонарда и брал с него как с неимущего студента меньше денег. Следующие три года Леонард относился к своей маниакальной депрессии как к предмету, не слишком его интересовавшему, и прилагал минимальные усилия, чтобы получить зачет.

Леонард вырос в доме, построенном в стиле «Искусства и ремесла»; прежнего хозяина дома убили в прихожей. С такой ужасной историей дом 133 по Линден-стрит безуспешно пытались продать четыре года, пока отец Леонарда, Фрэнк, не купил его за половину назначенной цены. Фрэнк Бэнкхед держал антикварную лавку в Ноб-Хилле, торговал гравюрами и эстампами, специализировался на британских литографиях. Даже в те времена дело шло из рук вон плохо, лавка была местом, где Фрэнк мог сидеть целыми днями, покуривая трубку и ожидая, когда можно будет начать пить. Фрэнк с детства внушал Леонарду, что Бэнкхеды — «старые портлендцы»; под этим он понимал семейства, приехавшие в Орегон, когда он еще был частью Северо-Западной территории. Особых подтверждений тому не было: ни Бэнкхед-стрит в центре города, ни хотя бы старой вывески или таблички с надписью «Бэнкхед», ни бюста какого-нибудь Бэнкхеда в Орегонском историческом обществе. Зато были твидовые костюмы-тройки Фрэнка, его старомодные манеры. Была его лавка, набитая вещами, которые никто не хотел покупать: литографиями, изображавшими не город на заре его существования или что-то способное заинтересовать местного жителя, а места вроде Бата, Корнуэлла или Глазго. Были охотничьи картины, сцены разгула в лондонских тавернах, наброски портретов карманных воришек, два знаменитых Хогарта, с которыми Фрэнк никак не мог расстаться, и куча барахла.

Лавка едва сводила концы с концами. Бэнкхеды как-то жили на стремительно тающие доходы от ценных бумаг, которые достались Фрэнку в наследство от деда. Порой ему удавалось ухватить на распродаже имущества какую-нибудь ценную гравюру, которую он впоследствии продавал с выгодой для себя (для этого ему иногда приходилось летать в Нью-Йорк). Но в целом дела Фрэнка шли вниз, в отличие от его притязаний на общественный статус; они-то и заставили его заинтересоваться этим домом.

Впервые он услышал о нем от клиента, жившего в том районе. Бывшего владельца, холостяка по имени Джозеф Вержницки, зарезали насмерть — едва он вошел в дверь — с такой жестокостью, что полиция назвала это преступлением «на личной почве». Никого не арестовали. История эта попала в газеты вместе с фотографиями забрызганных кровью стен и пола. Тем все могло бы и закончиться. Прошло время, и дом выставили на продажу. Рабочие отмыли и отремонтировали прихожую. Закон требовал, чтобы агенты по недвижимости сообщали любую информацию, способную повлиять на перепродажу, так что они не вправе были умалчивать о криминальной истории, связанной с домом. Узнав про убийство, потенциальные покупатели выясняли подробности (если не теряли интерес сразу) и, стоило им увидеть фотографии, отказывались от покупки.