— Ты здесь, Дафна? — тихонько позвал он.
И тут густая зеленая листва над его головой слегка зашелестела.
Этот шелест был похож на вздох.
Когда тающие снега устремились потоками вниз по склонам, открывая путь через перевалы, все приготовления завершились, и Антоний был готов выступить в столь долго откладывавшийся поход. Все командиры, кроме Канидия, собрались в штабе. Титий, узколицый племянник Планка, был назначен квестором, Агенобарб принял под командование несколько легионов, а Деллию — тому, что так бесцеремонно доставил мне вызов в Тарс, — поручили помимо легионов вести хронику кампании, поскольку сам Антоний никаких записок о войнах никогда не писал. Возбуждение и предвкушение витали в воздухе, как запахи металла и огня.
Агенобарб съездил в Рим, чтобы уладить какие-то семейные дела, и попросил Антония о приватной беседе. Мой супруг решил, что секретов от меня у него нет. По выражению лица Агенобарба, его натянутой улыбке, унылому голосу и косящим на меня маленьким глазкам я поняла, что военачальник желал разговора с глазу на глаз, Антоний предпочел этого не заметить.
— Ну и как дела в Риме? — спросил Антоний, предлагая вина.
Агенобарб демонстративно отказался. Мой муж пожал плечами и взял чашу сам.
— Ничего особенного, — ответил Агенобарб, — хотя наблюдается серьезная нехватка хлеба. Все говорят о предстоящем морском походе против Секста.
— Результат будет тем же, что в и прошлый раз, — усмехнулся Антоний. — Против этого самозваного сына Нептуна они бессильны.
— А я так не думаю, — резко возразил Агенобарб. — Агриппа создал возле Мисена базу подготовки флота, он всю зиму тренировал гребцов и матросов. Они встретятся с Секстом на равных. Кроме того, Агриппа построил мощный флот. У него есть такие огромные корабли, что легкие галеры Секста не смогут их атаковать. Вдобавок его суда оснащены устройствами, выстреливающими абордажные крючья на огромные расстояния: он станет вылавливать корабли Секста как мелкую рыбешку.
— Что ж, хорошо, — сказал Антоний, ничуть не покривив душой. — Ты говорил с Октавианом о нашей кампании?
— Ну да. Она пригласил меня на весьма изысканный ужин. — Агенобарб выдержал драматическую паузу. — И там он расспрашивал меня о твоих приготовлениях, хотя, похоже, и без меня прекрасно знал все, о чем я ему рассказывал. У него повсюду шпионы.
«Может, и ты тоже?» — задумалась я.
С виду он точно походил на шпиона, да и голос какой-то… шпионский.
— А что думает римский народ? — осведомился Антоний.
— Судя по всему, народ не придает этому особого значения: простых людей больше заботят их желудки и цены на хлеб, чем завоевания в дальних странах. Наверно, после всех завоеваний Цезаря интерес к ним притупился.
Он улыбнулся (улыбка его была нарочито глуповатой) и развел руками, как бы говоря: что тут поделаешь?
— А как Октавиан воспринял известие о моем браке с царицей?
Антоний горделиво взял меня за руку.
Мы еще не получали известий из Рима. Объявление о нашей свадьбе было встречено молчанием, которое с каждым днем казалось все громче.
— Если Октавиан и получил весть, то не подал виду, — ответил Агенобарб. — Он говорил о том, что после твоего возвращения в Рим надо дать пир для тебя, с женой и дочерьми, в храме Согласия. Великая честь.
— Еще одна дочь? — Антоний не получал известий от Октавии с тех пор, как та уехала в Рим.
— Да, — кивнул Агенобарб. — Тебе разве не говорили?
Он выглядел искренне удивленным.
— Нет, — признался Антоний. — Мне не сообщили.
Он допил вино и поставил чашу. Я увидела, что известие застигло его врасплох: даже если он сам и отряхнул с ног пыль Рима, ему в голову не приходило, что с ним могли поступить так же. Игнорирование его военной кампании и нашего брака было нарочитым оскорблением.
— С их стороны это грубо, — сказал Агенобарб как бы в шутку. — Ну, когда мы зададим Парфии трепку, в Риме поневоле задумаются о манерах. — Он помолчал. — А что касается кампании… Если ты не утратил куража, в скором времени у нас появится новая римская провинция.
Он ушел, и я повернулась к Антонию.
— Как смеет Октавиан игнорировать наш брак?
Антоний выглядел измученным. Он опустился на ложе, запустил пальцы в волосы и потер виски.
— Поверь мне, он не игнорирует наш брак, а хочет заставить нас так думать.
— Отошли Октавии бумаги о разводе, — сказала я. — Это он уже не сможет проигнорировать. Ребенок родился — значит, причин для проволочек больше нет. Пора действовать.
— Нет, — упрямо возразил он. — Нет смысла вести войну на два фронта. Если он делает вид, что тебя нет, позволь мне так же поступить с Октавией. Порой это самый действенный аргумент, и пусть Октавиан почувствует это.
— Ты все время находишь отговорки, лишь бы не разводиться с ней.
— Пусть они попросят меня о разводе, — проговорил он. — Пусть они признают, что им не удалось навязать мне этот брак. Что вредят только себе. У меня нет никакой охоты портить жизнь Октавии, — торопливо сказал он. — Безусловно, наиболее пострадает именно она: она пока не сможет официально выйти замуж.
— По моему разумению, Октавиану наплевать на ее интересы и страдания. Главное для него — сохранить средство воздействия на тебя.
В ту ночь у меня появилось ощущение, что она — прощальная, хотя до нашего отъезда из Антиохии оставалось еще несколько дней. Но комната, откуда уже унесли упакованные дорожные сундуки и кофры, казалась пустой, в ней гуляло эхо — как будто наши пожитки сами пустились в дорогу, оставив нас позади.
Я лежала рядом с Антонием на высокой кровати, накрытой прозрачным пологом противомоскитной сетки. Расслабленная после любовных объятий, я положила голову ему на плечо и сонно пробормотала:
— За этим пологом мы словно в полевом шатре. Жаль, что в походе тебе будет не до этого.
— Что правда, то правда, — отозвался Антоний. Его голос вовсе не был сонным. — Я буду по тебе очень скучать. Ты заполнила всю мою жизнь, и даже в походной палатке мне будет тебя не хватать.
— Тебя послушать, так я похожа на верную собаку, — пробормотала я с сонным смешком.
Теперь, когда на его плечи ложился непомерный груз предстоящей кампании, я старалась перевести все в шутку. Может быть, это лучший способ выстоять под навалившимся бременем.
Где-то посреди ночи разразилась яростная весенняя гроза с ужасными всполохами молний и оглушительными раскатами грома. Спящий Антоний лишь еще глубже уткнул косматую голову в мою шею, я же лежала и слушала, как дождь скатывается с крыши, очищая мир.
К рассвету буря улеглась, оставив после себя клочковатые серые облака. Над черной, глубоко взрыхленной землей поднимался густой, насыщенный, пахнувший плодородием туман. Ветки клонились под тяжестью мокрой листвы, каждый листок и каждая почка поблескивали влагой. По камням мостовой растеклись огромные лужи, но в кронах уже слышались трели нескольких отважных пташек.