— Не сомневаюсь, что мои спутницы испытали бы огромное облегчение, услышав об этом. А еще большее — если бы ты заранее предостерег своих людей от лишних вольностей.
Антоний поморщился.
— Дорогая, ты говоришь как дворцовый наставник, охраняющий добродетель десятилетнего ученика. Разве все мы не взрослые люди, мужчины и женщины? Здесь ведь нет Цезариона? — Он демонстративно огляделся по сторонам. — Твоя забота о нравственности трогательна, но одновременно неуместна и даже оскорбительна. Короче говоря, моя восхитительная, прекраснейшая, таинственная царица Египта, занимайся собственными делами и не лезь в чужие.
Антоний откинулся на подушки в лодке и предостерегающе погрозил пальцем.
Я рассмеялась. Он добился своего.
Наши гости пели, непринужденно перекрикивались друг с другом и пили из мехов захваченное с собой мареотийское вино. Мы плыли к Канопу.
Пропустить его было невозможно — все окна сияли, и здания словно окутывало огненно-красное свечение. На улицах, в отличие от большинства городов, пустеющих с наступлением темноты, было полно народу. Наши суда миновали болотистую низину, где здесь впадал в море самый западный рукав дельты Нила, и вспугнули огнями и шумом стаи водоплавающих птиц.
Нос судна уткнулся в причал, и вскоре мы уже разбрелись по заведениям, ни одно из которых не могло вместить столь большую компанию целиком.
— Будем обходить таверны по очереди, а потом сравним впечатления! — крикнул Антоний, потом повернулся и бросил мне мантию. — Надень ее. Ночью похолодает. Да и ни к чему им знать, что у них в гостях царица.
Мне претила мысль о маскировке — ведь царица вправе бывать где угодно, но должна повсюду оставаться царицей. Однако я уступила, не желая огорчать Антония в день рождения. В его обществе мне легко удавалось забыть о своих привычках и усвоить чужие. Я накинула мантию и натянула на голову капюшон.
В первой таверне оказалось темно и чадно от плохого масла, используемого для светильников, и вино было под стать освещению.
— Фу-у! — воскликнул Антоний, отведав вина, и скривил губы. — На вкус вроде того настоя, которым моя мать опрыскивала одежду от моли.
— А ты что, пил этот настой?
— Нет, нюхал. — Он поднял руку. — Эй, есть у вас что-нибудь получше?
Хозяин, чье плоское лицо растягивала услужливая улыбка, вперевалку поспешил к нему.
— Господин желает лучшего вина? — осведомился он, попутно приглядываясь к компании и прикидывая, способны ли мы оплатить приличное угощение.
Антоний бросил золотую монету, и она завертелась на столе. Трактирщик схватил золото, угодливо закивал, и его слуги притащили кувшин с напитком не намного лучше предыдущего.
— Заметное улучшение, — промолвил Антоний, и улыбка хозяина сделалась еще шире. — Это почти соответствует требованиям, предъявляемым к солдатскому рациону.
Он допил чашу, жестом поманил спутников за собой, обнял меня за плечи и чуть ли не вынес за дверь.
— Заглянем куда-нибудь еще.
После душной харчевни воздух снаружи казался свежее, хотя в нем висели дурманящие запахи тел вышедших на ночной промысел шлюх. Их прозрачные дешевые шелка — порой сетчатого плетения — подчеркивали формы отчетливее, чем если бы женщины были обнажены. Горевшие на причале факелы придавали их глазам призывный блеск, а губам — алый цвет и сочность.
Из домов неслась музыка, то разгульная, то заунывная.
— Предскажу твою судьбу! — Чья-то рука, как клещи, ухватилась за мою мантию. Повернувшись, я увидела сморщенное лицо с яркими и смышлеными обезьяньими глазами. Сморщенное, но не старческое. Оно принадлежало ребенку лет девяти или десяти. — Я умею видеть будущее!
Держась за руку Антония, я поспешила дальше. Тяжелый холодный меч, раскачиваясь на ходу, хлопал меня по бедру.
— Я могу рассказать все о твоем будущем! — неслось мне вдогонку.
«А я, — подумалось мне, — могу рассказать все о твоем будущем. Ведь в нем нет ничего, кроме бедности и отчаяния».
Сердце мое болело за этих людей. Не то чтобы я находила их привлекательными или притягательными, но не могла не сострадать их печальной участи.
— Дай-ка монету, — сказала я Антонию.
Он небрежно — ведь для него это ничего не значило — вручил мне золотой.
— Твоя судьба! Твоя судьба! — Дитя бежало за нами, стремясь не упустить удачу.
— Предпочитаю ничего о ней не знать, — заявила я, и мы удались, оставив ребенка разглядывать золотую монету.
В следующем заведении было людно. Большая компания явно выпивала с самого заката. Духота стояла, как на Первом нильском пороге в полдень. Мне даже захотелось скинуть мантию, но я этого не сделала — лишь она отделяла меня от чужих потных тел.
Почти полностью раздетая девушка развлекала посетителей, покачивалась и извивалась под исполненные вожделения звуки камышовой свирели. Наша компания, протолкнувшись в круг с чашами в руках, присоединилась к зрителям. Вскоре на многих лицах появилось похотливое выражение, под стать танцу и музыке.
Вино действовало и на меня. Моя сдержанность и отстраненность рассеивались; эта таверна уже казалась мне не убогой и низкопробной, но восхитительно греховной. Мои руки, пусть и под плащом, непроизвольно повторяли призывные движения танцовщицы. Меня тянуло танцевать, безумствовать, предаваться любви.
— Еще, еще!
Гости хлопали в ладоши, требуя еще одного танца. Девушка, по телу которой струился пот, пошла навстречу их пожеланиям. Запах пота, смешанный с ароматом благовоний, был столь же пьянящим, как и пары дешевого вина.
— Пойдем куда-нибудь поесть! — неожиданно предложил Антоний своим спутникам, и они всей оравой рванулись к двери, несмотря на попытки хозяина убедить их, что он подаст им и еду.
— Нет, — возразил Антоний. — Мы должны обойти все заведения. Все злачные места!
Следующий трактир был выбран произвольно — Антоний почуял запах мяса. Оказалось, это остатки поджаренного на вертеле быка; наша компания заказала все, что осталось от туши, и не прогадала. Мясо получилось на удивление вкусным.
— Я думаю… я думаю, нам стоит образовать содружество! — вдруг предложил Антоний, не переставая энергично жевать прожаренные ломтики. — Да, создадим специальное общество. Будем заказывать жареного быка каждый день, если нам захочется. Мы станем проводить экскурсии, искать удовольствия и стараться превзойти себя каждый день. Кто хочет присоединиться?
— Все мы! — наперебой закричали гости.
— А как ты назовешь это содружество? — спросила я.
— Как? Amimetobioi — «Общество неподражаемых гуляк»!
Название слетело с его языка мгновенно, и я решила, что эта мысль посетила его уже давно. Но оставила догадку при себе, ограничившись понимающим кивком.