Слава прошла, как только сказка всем надоела.
Галя не стала сочинять новую, но по детдому поползли слухи о зарытых монахами
сокровищах. Кладоискательство с эпидемической силой охватило воспитанников, и в
короткий срок монастырский двор превратился в песчаный карьер. Не успело
руководство справиться с этой напастью, как из подвалов стали появляться
призраки в развевающихся белых одеждах. Призраков видели многие, и малыши
категорически отказались выходить по ночам со всеми вытекающими отсюда
последствиями. Дело приняло размеры бедствия, и воспитатели вынуждены были
объявить тайную охоту за ведьмами. И первой же ведьмой, схваченной с поличным в
казенной простыне, оказалась Галя Четвертак.
После этого Галя примолкла. Прилежно
занималась, возилась с октябрятами и даже согласилась петь в хоре, хотя всю
жизнь мечтала о сольных партиях, длинных платьях и всеобщем поклонении. Тут ее
настигла первая любовь, а так как она привыкла все окружать таинственностью, то
вскоре весь дом был наводнен записками, письмами, слезами и свиданиями.
Зачинщице опять дали нагоняй и постарались тут же от нее избавиться, спровадив
в библиотечный техникум на повышенную стипендию.
Война застала Галю на третьем курсе, и в
первый же понедельник вся их группа в полном составе явилась в военкомат.
Группу взяли, а Галю нет, потому что она не подходила под армейские стандарты
ни ростом, ни возрастом. Но Галя, не сдаваясь, упорно штурмовала военкома и так
беззастенчиво врала, что ошалевший от бессонницы подполковник окончательно
запутался и в порядке исключения направил Галю в зенитчицы.
Осуществленная мечта всегда лишена романтики.
Реальный мир оказался суровым и жестоким и требовал не героического порыва, а
неукоснительного исполнения воинских уставов. Праздничная новизна улетучилась
быстро, а будни были совсем непохожи на Галины представления о фронте. Галя
растерялась, скисла и тайком плакала по ночам. Но тут появилась Женька, и мир
снова завертелся быстро и радостно.
А не врать Галя просто не могла. Собственно,
это была не ложь, а желания, выдаваемые за действительность И появилась на свет
мама — медицинский работник, в существование которой Галя почти поверила сама.
Времени потеряли много, и Васков сильно
нервничал. Важно было поскорее уйти отсюда, нащупать немцев, сесть им на хвост,
а потом пусть дозорных находят. Тогда уже старшина над ними висеть будет, а не
наоборот. Висеть, дергать, направлять, куда надо, и… ждать. Ждать, когда наши
подойдут, когда облава начнется.
Но… провозились: Соню хоронили, Четвертак
уговаривали, — время шло. Федот Евграфыч пока автоматы проверил, винтовки
лишние — Бричкиной и Гурвич — в укромное место упрятал, патроны поровну
поделил. Спросил у Осяниной:
— Из автомата стреляла когда?
— Из нашего только.
— Ну, держи фрицевский. Освоишь, мыслю я. —
Показал ей, как управляться, предупредил: — Длинно не стреляй: вверх задирает.
Коротко жаль.
Тронулись, слава тебе… Он впереди шел,
Четвертак с Комельковой — основным ядром, а Осянина замыкала. Сторожко шли, без
шума, да опять, видно, к себе больше прислушивались, потому что чудом на немцев
не нарвались. Чудом, как в сказке.
Счастье, что старшина первым их увидел. Как
из-за валуна сунулся, так и увидел: двое в упор на него, а следом остальные. И
опоздай Федот Евграфыч ровно на семь шагов — кончилась бы на этом вся их
служба. В две бы хороших очереди кончилась.
Но семь этих шагов были с его стороны,
сделаны, и потому все наоборот получилось. И отпрянуть успел, и девчатам
махнуть, чтоб рассыпались, и гранату из кармана выхватить. Хорошо, с запалом
граната была: шарахнул ею из-за валуна, а когда рвануло, ударил из автомата.
В уставе бой такой встречным называется. А
характерно для него то, что противник сил твоих не знает: разведка ты или
головной дозор — им это непонятно. И поэтому главное тут — не дать ему
опомниться.
Федот Евграфыч, понятное дело, об этом не
думал. Это врублено в него было, на всю жизнь врублено, и думал он только, что
надо стрелять. А еще думал, где бойцы его: попрятались, залегли или
разбежались?
Треск стоял оглушительный, потому что били
фрицы в его валун из всех активных автоматов. Лицо ему крошкой каменной
иссекло, глаза пылью запорошило, и он почти что не видел ничего: слезы ручьем
текли. И утереться времени не было.
Лязгнул затвор его автомата, назад отскочив:
патроны кончились. Боялся Васков этого мгновения: на перезарядку секунды шли, а
сейчас секунды эти жизнью измерялись. Рванутся немцы на замолчавший автомат,
проскочат десяток метров, что разделяли их, и — все тогда. Хана.
Но не сунулись диверсанты. Голов даже не
подняли, потому что прижал их второй автомат — Осяниной. Коротко била,
прицельно, в упор и дала секундочку старшине. Ту секундочку, за которую потом
до гробовой доски положено водкой поить.
Сколько тот бой продолжался, никто не помнил.
Если обычным временем считать, — скоротечный был бой, как и положено встречному
бою по уставу. А если прожитым мерить — силой затраченной, напряжением, — на
добрый пласт жизни тянуло, а кому и на всю жизнь.
Галя Четвертак настолько испугалась, что и
выстрелить-то ни разу не смогла. Лежала, спрятав лицо за камнем и уши руками
зажав; винтовка в стороне валялась. А Женька быстро опомнилась: била в белый
свет, как в копейку. Попала — не попала: это ведь не на стрельбище, целиться
некогда.
Два автомата да одна трехлинеечка — всего-то
огня было, а немцы не выдержали. Не потому, конечно, что испугались, —
неясность была. И, постреляв маленько, откатились. Без огневого прикрытия, без
заслона, просто откатились. В леса, как потом выяснилось.
Враз смолк огонь, только Комелвкова еще
стреляла, телом вздрагивая при отдаче. Добила обойму, остановилась. Глянула на
Васкова, будто вынырнув.
— Все, — вздохнул Васков.
Тишина могильная стояла, аж звон в ушах.
Порохом воняло, пылью каменной, гарью. Старшина лицо отер — ладони в крови
стали: посекло осколками.
— Задело вас? — шепотом спросила Осянина.
— Нет, — сказал старшина. — Ты поглядывай там,
Осянина.
Сунулся из-за камня: не стреляли. Вгляделся: в
дальнем березняке, что с лесом смыкался, верхушки подрагивали. Осторожно
скользнул вперед, наган в руке зажав. Перебежал, за другим валуном укрылся,
снова выглянул: на разбросанном взрывом мху кровь темнела. Много крови, а тел
не было: унесли.