– Ох, сударь, вот именно… Вы еще долго в трактире…
сидели.
– Планше!
– Что, сударь?
– Изволь рассказать немедленно, что я вытворял вчера!
– Да можно сказать, что и не вытворяли ничего
особенного, сударь… Так, гвардейские шалости…
– Планше! – насколько мог грозно воскликнул
д’Артаньян. – Ну-ка, рассказывай! Я велю самым категорическим образом!
Планше помялся, воздел глаза к потолку и смиренно начал:
– Сначала вы, сударь, долго рассказывали Уиллу и
господину Кромвелю, как вы любите миледи Анну, а они, проникнувшись вашими
пылкими чувствами, стали предлагать немедленно же отправиться к ней сватами.
Они, сударь, тоже уиски пили не наперсточками… В конце концов вы все трое
совсем уж было собрались идти на сватовство по всем правилам, но пришел наш
хозяин, этот самый Брэдбери, и как-то растолковал все же вашим милостям, что на
дворе уже темная ночь, и негоже в такое время ломиться к благородной девице,
особенно если речь идет о пылком чувстве… Кое-как вы с ним согласились и решили
все трое – раз вы никуда не пойдете, надо заказать еще уиски, и повыдержанее…
– И это все? – с надеждой спросил д’Артаньян и тут
же пал духом, видя, как Планше старательно отворачивается. – Нет, чует моя
душа, что на этом дело не кончилось… Планше!
– Что, сударь?
– Я велю!
– Ну, если велите… В общем, вы забрались на стол и
громогласно высказали англичанам, что вы думаете про их короля и герцога
Бекингэма. Англичане, знаете ли, любят, когда кто-то перед ними этак вот держит
речь, они внимательно слушали, а те, кто не знал по-французски, спрашивали тех,
кто знал, и они им переводили…
– И что я говорил?
– Лучше не вспоминать, сударь, во всех деталях и подробностях,
у нас такие словечки можно услышать разве что в кварталах Веррери или иных
притонах…
– Боже мой…
– На вашем месте я бы так не огорчался, сударь, –
утешил Планше. – Честное слово, не стоит! Англичанам ваша речь ужасно
понравилась, они вам устроили, по-английски говоря, овацию, а по-нашему –
бурное рукоплескание, переходящее в одобрительные крики… Вас даже пронесли на
руках вокруг всего зала… Право, сударь, ваша вчерашняя речь прибавила вам
друзей в Лондоне, уж будьте уверены!
– Что еще, бездельник? И ты что-то подозрительно
замялся…
– Сударь…
– Я же велел!
– Я понимаю, и все же…
– Планше, разрази тебя гром! Я тебя рассчитаю, черт
возьми, и брошу здесь, в Англии, но сначала удавлю собственными руками, как
только смогу встать!
– Ох, сударь… Вам, должно быть, пришлось по вкусу
публичное произнесение речей, и вы как-то незаметно перешли на его
христианнейшее величество, короля Людовика… И королеву тоже не забыли помянуть…
Да так цветисто, как о королевах и не положено…
– Подробнее!
– Увольте, сударь! – решительно сказал
Планше. – Такие вещи и вспоминать не стоит, нам ведь во Францию
возвращаться, не дай бог, дома по привычке этакое ляпнешь… Это ведь форменное
«оскорбление земного величества»… Хорошо еще, что англичане к такому привыкли и
не видят в этом ничего особенного…
– Подробности, Планше!
– И не ждите, сударь! – с нешуточной строптивостью
заявил слуга. – Если предельно дипломатично… Вы, одним словом,
сомневались, что у нашего короля имеется хоть капелька мужского характера, а у
королевы – хоть капелька добродетели… Примерно так, если очень и очень
дипломатично… Да вы не огорчайтесь, здесь, в Лондоне, на такие вещи смотрят
просто…
– Я погиб! – простонал д’Артаньян.
– Да ничего подобного, сударь! – утешил
Планше. – Я же говорю, у англичан, что ни вечер, в любом трактире говорят
речи про своего короля и почище вашей, так что они и думать позабудут про то,
что от вас вчера слышали, не говоря уж о том, чтобы доносить… Верьте моему
слову, все обой– дется…
– И это все?
– Можно сказать, почти что… Ну, потом вы приняли
господина Каюзака за Портоса, а нашего трактирщика за Атоса – но они вас
вежливо взяли в объятия, отобрали шпагу и куда-то спрятали, пока не проспитесь…
Это пустяк, право… Ну, потом вы еще пытались снять юбку с одного шотландца –
дескать, мужчины юбки носить не должны, уверяли вы, а такие юбки должны носить
женщины… И собирались сами эту юбку примерить первой же красотке, какую
встретите…
– Кошмар! И что же шотландец? Это же верная дуэль!
– Обошлось, сударь… Хозяин всем объяснял, что молодой
французский господин всю жизнь пил только вино, а вот уиски попробовал впервые,
от этого все и происходит… Так что вам даже сочувствовали, и шотландец тоже, он
даже помог унести вашу милость наверх в эту самую комнату…
– Меня что, несли?
– Как мешок с мукой, сударь, – признался
Планше. – Вы изволили сладко спать, потому что как упали ненароком, так
уже и не встали, только когда мы вас укладывали, вы открыли один глаз, поймали
шотландца за юбку, назвали его крошкой и велели, чтобы она, то бишь он,
остался. Но никто не стал ему переводить, он вежливо высвободился и ушел со
всеми… Вот так, сударь, а больше ничего, можно сказать, и не было…
– Господи боже мой! – простонал д’Артаньян,
терзаемый приступами нечеловеческого стыда и раскаяния. Потом его мысли приняли
иное направление, и он воскликнул: – Мне же нужно отправляться к… миледи
Кларик… Чтобы обговорить кое-что… А я не могу встать…
– А на этот счет есть верный способ, сударь, –
уверенно сказал Планше. – Мне Эсташ подсказал. Он этому научился в
Московии у московитов. Говорил даже, как это называется, но я не запомнил.
Что-то насчет лье – пюмелье, поухмелье… Короче говоря, нужно нарезать холодной
баранины и маринованных огурчиков, влить туда уксусу и насыпать перцу,
быстренько употребить все это кушанье, но, главное, после него выпить еще
немного уиски, наплескавши его в стакан пальца на два… Эсташ клянется, что все
как рукой снимет, и вы вскочите здоровехоньким, словно вчера родились…
– Господи боже! – сказал д’Артаньян с
чувством. – Да меня при одной мысли об уксусе, огурчиках и баранине, не
говоря уж об уиски, наизнанку выворачивает!
– А вы все же попробуйте, сударь! – решительно
сказал Планше. – Я Эсташу тоже поначалу не поверил, но он сходил на кухню,
показал там, как это все готовить, принес мне тарелку, налил уиски… Я с
превеликим трудом в себя все это протолкнул, потом выпил, зажмурясь и, главное,
не принюхиваясь, – и посмотрите вы на меня теперь! На ногах стою,
изъясняюсь вполне связно, а ведь ранним утречком был в точности такой, как вы
сейчас, даже похуже…
– Ну что же, – подумав, сказал д’Артаньян. –
Неси это твое… как там его, плюхмелье?
Планше выскочил за дверь и быстренько вернулся с блюдом в
одной руке и стаканом в другой, где виски было налито и в самом деле всего-то
на два пальца. Он озабоченно сказал: