– Небольшой сюрприз, сударь… Можно сказать, нежданный
подарочек, намедни прибывший…
– Так неси его сюда.
– Мне бы самому хотелось это сделать, сударь, но я не
смею…
– Что за черт, я тебе приказываю!
– Все равно, сударь, как-то неудобно…
– Отчего же?
– Подарок, сударь, как бы правильнее выразиться, сам
пришел…
– Прах тебя разрази, он что, живой?
– Живой, только это не «он»…
– Планше! – рявкнул д’Артаньян, осерчав и потеряв
всякое терпение. – Вот такие вот, как ты, и строят ратушу
[12]
,
дьявол тебя побери со всеми потрохами! Назначь тебя интендантом строительства
[13]
, оно, богом клянусь, и при наших внуках будет продолжаться!
Стой, а это что такое?
– Письма, сударь, целых два… Давненько уж принесены.
– Планше, ты меня в гроб загонишь, – сказал
д’Артаньян, взяв со столика в прихожей два запечатанных конверта. –
Следовало бы тебя вздуть наконец, но сегодня очень уж радостный для меня день…
Перед тобой – гвардеец его высокопреосвященства!
– Мои поздравления, сударь! Так вот, что касаемо
подарка, то бишь, быть может, находки, самостоятельно приблудившейся…
– Погоди, – сказал д’Артаньян, рассматривая
конверты и гадая, распространяются ли на них предостережения кардинала. В
конце-то концов, матушку Генриха Наваррского отравили с помощью ядовитых
свечей, еще кого-то – перчатками, короля Карла IX, по слухам, – пропитав
отравой страницы книги, а кто-то еще умер, всего лишь понюхав отравленное
яблоко. Правда, это было в старые времена, при Екатерине Медичи с ее
итальянскими умельцами по части изощреннейших ядов, а наша прелестная королева
Анна Австрийская никаких итальянцев при своей особе не держит, как и принц
Анжу… черт, уже Орлеан…
Один конверт был большой, квадратный, запечатанный большой
черной сургучной печатью с гербом, показавшимся д’Артаньяну определенно
знакомым, хотя он и не мог вспомнить в точности, чей это герб. Вообще письмо
даже с первого взгляда носило серьезный, официальный вид.
Второй же конверт – продолговатый, гораздо меньше, от него
исходил явственный аромат тонких духов, и запечатан он был зеленым воском с
оттиском голубки, несущей в клюве розу.
После недолгих колебаний д’Артаньян сначала сорвал печать с
квадратного конверта, как более строгого и казенного.
«Капитан королевских мушкетеров де Тревиль свидетельствует
свое почтение шевалье д’Артаньяну и крайне желал бы встретиться с ним завтра у себя
дома в семь часов вечера».
«В семь часов вечера еще светло, – подумал
д’Артаньян. – Интересно, с чего бы это вдруг он вспомнил обо мне? Ладно,
как бы там ни было, а де Труавиль, пусть и именуется сейчас де Тревилем, вряд
ли станет устраивать ловушку, да еще в собственном доме… Пожалуй, можно и
нанести визит, любопытно, что ему от меня теперь понадобилось…»
Он распечатал второй конверт – и не удержался от радостного
восклицания.
«Любезный шевалье д’Артаньян! Пожалуй, я соглашусь
прогуляться с вами завтра по Сен-Жерменской ярмарке, если вы пообещаете
упоминать о своих пылких чувствах не чаще одного раза в минуту, а также не
станете питать вовсе уж бесцеремонных надежд. Жду вас в доме на Королевской
площади, когда часы пробьют два – разумеется, дня».
Подписи не было, но она и не требовалась. Д’Артаньян,
прижимая письмо к сердцу, пустился в пляс по комнате от стены к стене – и
опомнился лишь, перехватив изумленный взгляд Планше.
– Планше! – вскричал он, не теряя времени. –
Я тебе дам поручение чрезвычайной важности! Не позднее часа дня, завтра, мне
необходим плащ гвардейца кардинала. Обегай весь Париж, найди портного, а если
надо – дюжину, не жалей ни денег, ни ног – и будешь щедрейше вознагражден. Что
ты стоишь? Бегом, сударь, бегом!
– А… Она в соседней комнате…
– Она? Твой загадочный подарок?
– Ну да…
– Ладно, ладно! – воскликнул д’Артаньян, топая
ногой. – Сейчас посмотрим… Беги к портному, несчастный, или я тебя проткну
насквозь! Ты слышал, не жалеть ни ног, ни денег! Плачу золотом по весу, если
понадобится!
Когда Планше опрометью выбежал за дверь, д’Артаньян,
несколько заинтригованный, направился в соседнюю комнату, служившую ему
кабинетом – то есть местом, где гасконец практически не бывал, ведь он не был
ни поэтом, ни государственным деятелем.
– Волк меня заешь! – воскликнул он, останавливаясь
на пороге. – В самом деле сюрприз! Малютка Кати! Какими судьбами, моя
прелесть?
– Ах, сударь! – с глазами, полными слез,
пролепетала молоденькая смазливая пикардийка, служившая горничной у герцогини
де Шеврез. – Мне было так страшно и некуда было идти… Я подумала, что
вы-то примете участие в судьбе бедной девушки… Я боюсь и хозяйку, и ее…
– Кого – ее?
– Здешнюю домовладелицу… Мне кажется, она меня узнала…
Посмотрела так, что я до сих пор себя не помню от страха…
– Ну-ну, милочка! – сказал д’Артаньян, крутя
ус. – Могу тебя заверить, что в покоях гвардейца кардинала ты в полной
безопасности.
– Сударь, значит, вы теперь…
– Вот именно, – гордо сказал гасконец. – Его
величество и господин кардинал ценят преданных людей…
– Значит, вы сможете меня защитить…
– Да против всего света! – заверил д’Артаньян,
озирая ее с приятностью, – заплаканная и перепуганная, малютка все же была
очаровательна. – Мы, гвардейцы кардинала, слов на ветер не бросаем, а
шпаги у нас длинные, да и Бастилия при нас, если что! Ну-ка, садись вот сюда,
выпей стаканчик божансийского и расскажи, что у тебя стряслось. Я так понимаю,
ты сбежала от своей хозяйки?
– Пришлось, сударь, – подтвердила девушка, дрожа
всем телом и робко приняв протянутый стакан. – Она так сердилась, осыпала
меня такими словами и обещала, что меня сбросят в мешке в Сену с перерезанной
глоткой…
– Вот тебе на! Это за что же?
– Она говорит, что это я во всем виновата. Что это
из-за меня рухнули все ее планы, и не только ее… Вы понимаете, какие?
– Конечно, – сказал д’Артаньян,
посерьезнев. – Уж мне ли не понимать…
– Вот видите… Она кричала, что, если бы я не отдала
письмо в другие руки, ничего бы и не случилось… А откуда я могла знать, что
господин Планше – ваш слуга, а вовсе не домохозяина? Герцогиня мне и словечком
не заикнулась, что в доме живете вы, – она считала, что тут живет только
Бонасье… При чем же здесь я? Ну откуда я могла знать? Про жильца и речи не
было… А она грозит, что велит меня прирезать, сбросить в Сену или продаст
туркам, а то и придушит собственными руками… Она себя не помнит от ярости,
мечется, как дикий зверь…