– Я?! – ненатурально удивился Сын Франции.
– Ну разумеется, вы. Вместе с принцем де Конде. Дело
происходило в старинном дворце под названием Лувр, в покоях герцогини де
Шеврез, при обстоятельствах, о которых мне, как духовному лицу, не положено
подробно распространяться… Вы сделали мнимому Арамису некое предложение,
касавшееся судьбы вашего брата…
– Это была шутка! – отчаянно вскричал
герцог. – Обыкновенная шутка!
– Хорошенькие же у вас шутки, позвольте
заметить… – сказал Ришелье, стоя над герцогом, как ожившая фигура
Правосудия. – Свергнуть короля, заточить его в монастырь и побыстрее
убить… Совершить то, что, безусловно, именуется отцеубийством…
[10]
Каин, где брат твой, Авель?
– Что вы такое говорите, ваше
высокопреосвященство? – охнул герцог, взирая снизу вверх на кардинала с
трусливой покорностью. – Это была штука, шутка… Мы просто развлекались над
глупым дворянчиком…
Ришелье слушал его с застывшим, холодным, презрительным
лицом. Глядя на него, д’Артаньян впервые осознал в полной мере, кто же
подлинный король Франции.
Столь же мягко, вкрадчиво Ришелье ответил:
– А что, если ваш старший брат, его христианнейшее
величество Людовик отнесся к вашей шутке предельно серьезно? При всей его
мягкотелости и нерешительности он, как всякий на его месте, при угрозе для
жизни способен прийти в нешуточную ярость… Разумеется, и речи не может идти о
суде – Сыновья Франции неподсудны всем судам королевства вместе взятым и
каждому по отдельности… Однако ваше преступление, покушение на отцеубийство, не
может остаться без последствий. Любая огласка в столь деликатном деле послужила
бы к ущербу для Франции и повредила бы нам в глазах всей остальной Европы… Вы
понимаете?
– Нет! – завопил герцог. – Он не мог
приказать, чтобы меня тут зарезали, как свинью! Ни за что не мог!
– Вы уверены? – с неподражаемой улыбкой
осведомился Ришелье. – Настолько ли хорошо вы знаете своего брата?
Ситуация такова, что любому ангельскому терпению может прийти предел…
– Он не посмел бы…
– Отчего же? Он – король, наш властелин, наш отец… Все
мы в его власти. И почему вы непременно решили, что речь идет о смерти? Есть
ведь монастыри, Бастилия, наконец…
– Бастилия? – горько покривился герцог. – Вы
не знаете Людовика… Он способен подписать смертный приговор всем и каждому…
Боже! Монсеньёр, ради всего святого! Не хотите же вы сказать… Как мне спасти
себя?
В какой-то миг казалось, что он вот-вот сползет со стула и
рухнет перед кардиналом на колени – столько отчаяния и страха было во всей его
фигуре. Д’Артаньян осмелился покоситься в сторону – лицо Рошфора застыло в
презрительной гримасе.
– Монсеньёр, я всегда был расположен к вам…
– Особенно сегодня, когда явились во Флери меня
убить? – сурово спросил Ришелье. – Герцог, перестаньте отпираться,
как пойманный на краже варенья глупый мальчишка. Там, – он указал на
дверь, в которой давным-давно скрылись арестованные, – и не только там
найдется превеликое множество людей, которые ради спасения собственной шкуры
расскажут все, что они знают… и даже то, чего не знают, лишь бы их слова
понадежнее отягощали других и избавили от плахи их самих. Один из них, как вы
только что видели и слышали, готов был покаяться незамедлительно… А вскоре
каяться будут все. Вам так хочется, чтобы кто-то другой опередил вас в
откровенности, вымолив прощение?
– Монсеньёр… – протянул герцог Анжуйский
плаксиво. – Что я должен сделать, чтобы вы взяли меня под защиту? Я совсем
молод, поймите это! Меня втянули во всю эту затею старые, опытные интриганы,
собаку съевшие на заговорах еще до моего рождения! Я был молод, глуп и горяч…
Вы же духовная особа, вы великий человек, неужели ваш мудрый ум не разберется
строго и беспристрастно? Пощадите мою юность, умоляю вас!
И он, сползши, наконец, со стула, рухнул на колени перед
кардиналом, подняв к нему залитое слезами лицо.
– Господа, помогите его высочеству сесть, – не
поворачивая головы и не повышая голоса, распорядился Ришелье.
Д’Артаньян с Рошфором, проворно подхватив принца крови под
локти, не без труда подняли его и посадили на стул, крепко придерживая за
плечи, чтобы исключить повторение сцены, позорившей, если подумать, всех ее
участников.
– Хорошо, – сказал Ришелье, словно осененный
внезапной мыслью. – Я могу попытаться что-то для вас сделать. Но в обмен
на полную откровенность.
– Можете не сомневаться, монсеньёр! Поклянитесь, что….
– Как духовному лицу, мне не пристало произносить
клятвы, – сказал Ришелье. – Но, повторяю, если вы будете откровенны,
я сделаю для вас многое…
– Что вы хотите услышать?
– Все знает только господь бог, – сказал
Ришелье. – Я не всемогущ и не всевидящ, я всего лишь скромный прелат и
министр… В перехваченных письмах упомянуты далеко не все главные заго– ворщики.
Кто еще участвует, кроме вас и принца Конде?
– Антуан де Бурбон, граф де Море…
Ришелье грустно усмехнулся:
– Не просто побочный сын Генриха Четвертого, а
узаконенный им… Король Людовик пожаловал ему столько аббатств, что другой мог
бы до конца жизни радоваться таким доходам… Еще?
– Оба Вандома…
– Ну, эти, по крайней мере, – бастарды без всякого
признания…
[11]
Далее?
– Маршал Орнано, мой воспитатель…
– А как насчет королевы-матери Марии Медичи? Во многом
человеку понимающему чувствуется ее рука…
– Ну конечно! – горько расхохотался герцог. –
Как же может такое вот дело обойтись без моей дражайшей матушки? Разумеется,
она вложила в заговор весь свой ум и до сих пор не растраченные силы…
Кардинал задавал вопросы, а герцог Анжуйский покорно
отвечал, искательно заглядывая ему в глаза. Д’Артаньян понимал, что Гастон
говорит правду – иные детали невозможно было выдумать именно в силу их
чудовищности. Постепенно вырисовывалась стройная картина, а герцог, уже немного
успокоившись и осушив с разрешения кардинала поданный Рошфором стакан вина,
говорил и говорил – о том, как королева-мать вкупе с супругой нынешнего
монарха, наследным принцем и несколькими не менее родовитыми особами готовы
были вновь впустить в Париж испанские войска, как сорок лет назад, лишь бы
только добиться своего; как готовы были отдать испанцам за помощь пограничные
провинции и крепости; как должны были заточить в монастырь короля Людовика,
позаботившись о «божественном провидении», оборвавшем бы нить жизни свергнутого
монарха; как собирались поднять парижан, захватить Арсенал и Бастилию,
разгромить дома сторонников кардинала после смерти его самого…