Там, где хочешь - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Кудесова cтр.№ 6

— Но я хоть английский там выучила.

— Не пришло в голову, что курсы французского полезнее?

— О Франции я тогда не мечтала. И были это не курсы, а частные уроки с обалденной теткой.

— Какое совпадение. Я тоже «инглиш» выучил благодаря «теткам». На одной по дури чуть не подженился.

Смеется. Свяжешься с таким, развяжешься и в категорию теток попадешь…

Тарелки унесли, но рюмки остались. В каждой отражается веселая гирлянда из цветных огоньков, которой увито деревце в кадке. Там, где у рюмки выпуклость, огонек растекается яркой лужицей.

— Что ты за вино взял?

— «Кот де Бержерак».

— А говорил, не будем о котах…

Хмыкнул.

— Вообще-то, я по винам не специалист. Пью только за компанию и для проформы.

— Да… Не пьет, не курит, с дамами не балуется. Идеальный кандидат в мужья.

Ухмыльнулся:

— Муж — это тот, который с рогами?

Ну и характер.

— Денис, с рогами — это баран.

— Вот-вот. Он самый.

Молчали, смотрели друг на друга. Фыркнул наконец:

— Не верю я вашей сестре.

И откуда-то изнутри — зачем, к чему? — «Поверишь». Многих, наверно, оттолкнуло это — ухмылка, прохладца. А ей, Марине, они как позывные. SOS. Потянуться через стол, взять в ладонь его пальцы — как он сделал час назад. Но поди решись.

Принцип хоть и воровской, но верный: «Не верь, не бойся, не проси». Люди, которые чего-то стоят, так и живут.

Просить — это как при всех штаны стянуть. Получил то, что заработал, чужого не надо. А если сам не клянчишь, то и просьбы других тебе как вода с утки. Не пробирают.

Бояться можешь, сколько хочешь, — это физиологическая реакция. Но никому страха не показывай. Сожрут.

Что до доверия — какое уж оно между выживающими особями. Про доверие к девицам лучше вообще помолчать. Ищет девица разнообразия — поздно или рано. Обычно рано.

Ищет, а потом дневники свои разбрасывает. А что делаешь ты? Ты не берешь ее вещи, не выкидываешь на лестницу: ей, студентке, некуда идти. И не то чтобы ты ее жалеешь, просто ты оглушен, просто она первая, и как-то не приходило в голову, что будет вторая. И ведь все хорошо складывалось, почему спустя три месяца отношений надо завалиться в койку с прохожим? Этот итальяшка — она писала — по-английски ни бе, ни ме, по-французски тоже ни кукареку. Одни ручонки шаловливые в ход идут. Достаточно оказалось: сиганула к нему под одеяло.

Через пару лет до помолвки дошло, купил ей кольцо — с маленькими, но брильянтами. Поехали в пригород Бостона с родителями знакомиться. Америка не очень понравилась. Родители — тоже.

Зачем он тогда в это ввязался? Чужая культура, не европейская, чужая. Улыбки, за которыми — прислушайся — расслышишь: «Чего она вцепилась в этого русского? Еще и коммунист, наверно». Хоть тресни, но не верилось в искренность всех этих слов — о том, что семейство спало и видело, как бы посетить «эту страну… да, загадочную страну Россию!» Но что подогревало — было в таком повороте событий нечто немыслимое. Мог он подумать в конце восьмидесятых, сторожа варящуюся картошку на общажной кухне, что переедет в Штаты? Французский вид на жительство он каждый год продлевал — не зацепишься за работу, попросят из страны. Так что был смысл простить Марго историю с макаронником.

Вернее, не простить. Отложить вендетту до худших времен.

Топали по городу, время шло к полуночи. Кролик варился себе в животе. Из-под ног выбегали тени, вытягивались — длинные головы, долгие руки, узкие плечи.

— Модильяни…

— О чем ты?

Кивнула на тротуар:

— Как на картинах Модильяни.

— Он был конченый алкоголик.

— Корто, ну картины-то от этого не проигрывают.

— Алкоголик и итальянец. Сочетание хуже некуда.

— Корто, он был еврей.

Ехидное:

— Итальянский!

Помолчали. Марина хмыкнула:

— Хорошо, что он не был котом. Переходим?

Перебежали дорогу на красный; мостик, и за ним — вот он, собор Нотр-Дам, чудесно подсвеченный.

— А я ведь из-за мюзикла “Notre Dame de Paris” сюда сорвалась. В Москве слушала его сутками, пропиталась насквозь. Сказала себе — буду жить там, где…

— …где стра-а-асти бушуют, — Корто «романтически» закатил глаза.

— Ничего ты не понимаешь…

— Это ты не понимаешь. Текст-то слушала? Про толпу варваров у врат Парижа, из-за которых крышка всем? Как там: «Мы чужие, нелегалы, просим убежища… Нас тут скоро будет десять, сто тысяч! Миллионы! Мир изменится…» Это же чистая политика.

Напротив собора каменные скамьи вьются простеньким лабиринтом. О политике Марине ну совсем не хочется говорить.

— Интересно, тут можно лежать?

Корто садится:

— Вались. Голову разрешаю на колени положить. Ввиду особой благосклонности.

— Экое счастье привалило…

Лежишь, смотришь на собор. Фигуры на фасаде отбрасывают непроглядные тени. Одна тень метнулась, истаяла — птице не спится.

Приятно держать голову у него на коленях.

— Слушай, Корто, а что ты такой ерепенистый?

— Это из-за бабки, наверное.

— Гены…

— Да не потому. Все детство с ней воевал — она учиться заставляла и по дому шуршать. А я на волю в пампасы рвался. Однажды она придумала, как меня заарканить. Купила аккордеон. Мне следовало развивать музыкальные способности, которых кот наплакал.

— Не будем о котах…

— Нет, правда, аккордеон был моим кошмаром. Я выдавливал из него звуки и прислушивался к тому, как мальчишки во дворе играют. А бабка сидела рядом и контролировала мои потуги. Натерпелся… С тех пор никому не позволяю давить на себя.

Марина оторвалась от созерцания подстриженного куста, высунувшего непослушную ветку над скамьей — листочки сочные, щекастые, — подняла глаза:

— Я разве давлю?

Хмыкнул:

— У вашей сестры обычно голова полупустая, так что нет, не давишь.

Не успела ответить — взял руку, переплел пальцы:

— Теперь не отпущу.

Бедный Корто. Заложник своего характера. Отогреть такого — как было бы чудно.

Как было бы чудно, если бы наперед знать — кто отогреется, а кто обнаглеет. Отец обнаглел. Когда мама замуж за него выходила, он был весь такой в искусстве, одинокий пес (на волка не тянул), скромняга. Мазню его никто не покупал, он и не гавкал. Жил в мастерской, плохо отапливаемой (самое время отогревать), питал тельце кое-как, футболка на нем трогательно так болталась, по рассказам мамы.