Ты не был разочарован, когда она по глупости решила удержать тебя?
В какой-то степени, да… я был разочарован. Ведь, если бы она дала мне свободу, я мог бы все время быть с тобой. Но это обернулось бы для меня и тяжким испытанием… из-за Чарли, да и Дороти тоже, ведь она так хорошо относилась ко мне, идиоту.
Я шумно вздохнула:
Знаешь, лучше бы ты ей ничего не говорил. Потому что теперь всякий раз, когда ты будешь со мной, я буду думать: она знает.
Да, теперь она знает. Но ведь нас с Дороти не связывает настоящая любовь. Мы не были бы вместе, если бы не ее случайная беременность. И она тоже это знает. Так что именно с ней у меня сделка. А не с тобой. Не с тобой. Поверь мне: все у нас будет очень хорошо.
Не знаю…
Будет. Я обещаю.
Никогда ничего не обещай.
Почему?
Потому что тем самым ты открываешь дорогу разочарованию. И потому что теперь — когда Дороти все знает — наши отношения изменятся. А перемены всегда непредсказуемы.
Я не позволю, чтобы между нами что-то изменилось.
Это произойдет помимо твоей воли, любовь моя. Ведь мы больше не будем жить в страхе перед разоблачением.
Но это же хорошо.
Согласна, — сказала я и добавила: — Только в нашей жизни уже не будет той романтики.
В Вашингтоне мы сразу же зарегистрировались в отеле и занялись любовью. Вечер мы тоже провели в постели. Как и следующий вечер в Балтиморе. И вечер в Вилмингтоне. Мы вернулись на Манхэттен. На такси вместе доехали до жилых кварталов. Он высадил меня у моего дома. Долго целовал на прощание. Обещал позвонить завтра.
Обещание свое он сдержал, позвонив мне на следующий день с работы. Я спросила, как его встретили дома. Мой слух уловил, как осторожно он подбирает слова.
Она была рада видеть меня.
Никаких вопросов о девушке на выезде?..
Нет, ни слова.
Как Чарли?
Замечательно.
Ты спал с ней? — вдруг расслышала я собственный голос.
Сара… — Он пытался проявить терпение.
Мне необходимо знать.
Мы были в одной постели.
Отвечай на вопрос, Джек.
Она хотела, так что…
У тебя не было выбора.
Черт! Мисс Сарказм опять не сдержалась.
Тебе не стоило спрашивать об этом.
Ты прав. Не надо было. Это мазохизм какой-то. Прямо как любовь к женатому мркчине. Ты можешь приехать сейчас? — спросила я.
Сейчас?
Да. Сейчас. Потому что ты нужен мне сейчас.
Он переступил порог моего дома через полчаса. А еще через час выпрыгнул из постели и поспешил к телефону сообщить своему клиенту, что опоздает минут на десять. Одеваясь, он сказал:
Завтра меня не будет в городе.
Куда едешь?
Якобы в Хартфорд и Спрингфилд. Но на самом деле я могу быть здесь, если это не помешает твоим планам.
Я посмотрю, можно ли кое-что сдвинуть.
Следующим вечером он явился с большим чемоданом.
Я просто подумал, что можно было бы оставить кое-какие вещи у тебя. Если не возражаешь, конечно.
Думаю, тебе понадобится собственный шкаф.
Было бы очень удобно.
В тот вечер он оставил два костюма, две пары обуви, три рубашки, несколько смен нижнего белья. Вскоре его зонт разместился по соседству с моим у входной двери. В его личном шкафу появилось запасное пальто. Потом и плащ, и одна из его любимых фетровых шляп. Постепенно он оброс вторым гардеробом. Его халат висел на двери спальни рядом с моим халатом. Крем для бритья, бритва и кисточка заняли угол раковины. Его галстуки болтались на ручке шкафа (пока я не купила ему вешалку для галстуков). В одном из кухонных шкафчиков отныне хранились два блока сигарет «Честерфилд». В холодильнике — бутылки эля «Баллантайн» (его любимого). В гостиной — неизменная бутылочка «Хайрам Уокер».
Теперь он жил здесь.
Или, по крайней мере, жил два дня в неделю. Еще два дня он официально был на выезде. Колесил по захолустьям Новой Англии (Уорсестер, Лоуэлл, Манчестер). Ездил на запад, в промышленные города Пенсильвании. Или на юг, в Филадельфию и Вашингтон. Время от времени я паковала свой «ремингтон» и сопровождала его в этих командировках (хотя снобистски предпочитала все-таки направление Вашингтон — Филадельфия). В пятницу вечером он возвращался домой, к Дороти и Чарли. И хотя в выходные он все-таки звонил мне (всегда из телефонной будки), до понедельника мы не виделись. Поначалу мне совсем не нравились эти трехдневные разлуки. Но через месяц я начала ценить симметричность нашего расписания. Мне было очень хорошо с Джеком. Я обожала его компанию. Обожала его в постели. Я никогда не уставала от него. С ним я была счастлива.
Но со временем я полюбила и то ощущение личного пространства, что возвращалось ко мне в уик-энд. Как я уже успела осознать в период моего короткого замужества, по натуре я не была компанейским человеком. Даже с Джеком — мужчиной, от которого я была без ума. Какая-то частичка меня радовалась, когда он уезжал по пятницам, потому что это означало, что целых три дня моя жизнь будет принадлежать мне одной. Я могла передвигаться с удобной мне скоростью, следовать собственному расписанию, не подстраиваясь под чьи-то желания и нужды. Но вот наступал понедельник — и с шести вечера я начинала прислушиваться к топоту шагов за дверью, щелчку отпираемого замка (теперь у Джека был собственный ключ от моей квартиры).
Мне пришлось смириться с мыслью о том, что это действительно сделка. Потому что, в отличие от традиционного брака, наши отношения подчинялись строгому распорядку. Мы четко знали, когда можем (и не можем) видеться. Я никогда не звонила ему на работу. Я никогда не звонила ему домой. Он приходил ко мне по расписанию. При желании я могла расширить границы наших свиданий, сопровождая его в поездках. Наступала пятница, и он уже не принадлежал мне. Но, вместо того чтобы предаваться унынию и сокрушаться по поводу его отсутствия, я воспринимала это как своего рода подарок. Сделка во многом устраивала меня — и даже давала некоторые преимущества (в смысле личной свободы и самостоятельности), чего, как правило, лишены замужние женщины. Более того, я была освобождена от семейных дрязг и выяснения отношений. Негласное соглашение, которое заключили мы с Джеком, работало по очень простому принципу: никто не был главным. Никто не отвечал за хозяйство. Никто не выступал в роли нахлебника или бесправной домработницы. Мы были на равных.
Разумеется, не обходилось без ссор. Бывало и так, что пух и перья летели. Но со временем наши споры вышли из плоскости моральных сложностей моей усеченной жизни с Джеком. Ведь не зря я сказала ему в тот вечер в Олбани: как только романтика начинает вязнуть в бесконечных дискуссиях, на ней можно ставить крест.