Воспоминания фаворитки [= Исповедь фаворитки ] - читать онлайн книгу. Автор: Александр Дюма cтр.№ 114

Кроме того, все, кто присутствовал на обеде, восприняли французскую моду, которую ввел Тальмá на представлении трагедии «Тит». Они коротко остригли волосы, отказались от применения пудры, а тех, кто упорствовал в своей приверженности прежней моде, окрестили язвительным словцом caudini, что значит «хвостатые».

Все это время королева, переставшая делиться своими помыслами со мной, казалось, была погружена в мрачные заботы. Часто, когда мы были вдвоем, к ней входили какие-то люди; они говорили шепотом и сообщали, что ее ждут. Она тотчас вставала, ни о чем не спрашивая, как будто заранее знала, по какой причине ее беспокоят. Потом, через пятнадцать минут, полчаса или час, она возвращалась и, сжав мне руку, говорила:

— Все идет отлично!

Однажды, когда королева была на подобном секретном совещании, я спустилась в сад и увидела там человека в черном, мне незнакомого.

Не ведая, что придет время, когда этот человек стяжает себе страшную известность, я, однако же, при всем том не могла не обратить на него внимания.

Роста он был среднего, голову держал склоненной на грудь, но его угрюмый сосредоточенный взгляд смотрел вперед, словно бы упираясь в лица встречных, хотя можно было догадаться, что эти глаза зачастую смотрят не видя. У него было землистое лицо и неравномерные, как у хищного или встревоженного зверя, то медленные, то порывистые движения. Он прошел мимо, казалось не заметив меня, разговаривая с самим собой, и до моих ушей донеслись слова, которые он бормотал, цедя сквозь зубы:

— Пытка! Нужна пытка! Без пытки что я могу поделать? Они же никогда не признаются!

Этот человек напугал меня.

Я стала следить за ним глазами и видела, как к нему подошел один из людей королевы и позвал его.

Я опустилась на скамью — у меня дрожали ноги.

Вскоре я увидела королеву. Она появилась у входа в сад и, оглядываясь, искала меня. Я поднялась и пошла ей навстречу.

— Боже милостивый! — воскликнула я. — Дорогая государыня, что это за человек встретился мне сейчас в саду? Он шептал такие жуткие слова…

— Кто? — спросила Каролина.

— Тот, за кем потом пришел посланный от вашего величества.

— А, — засмеялась королева, — так ты его видела?.. Это моя ищейка. Я, подобно королю, прониклась страстью к охоте и тоже хочу, как он, иметь собственную свору. Вскоре мы сможем устроить псовую охоту на якобинца: это очень опасный зверь, но лишь тогда, когда ему позволяют добиться преимущества над охотником.

— Но, государыня, стало быть, этот человек…

— Что «этот человек»?

— Этот человек — палач?

— Не совсем так, но надеюсь, что он будет исправно снабжать палача работой.

Потом, простирая руку в сторону, где находилась Франция, она вскричала:

— О сестра, бедная моя сестра, ты в их руках! Но они в моих руках, и будь спокойна: если все люди братья, то я заставлю неаполитанцев расплатиться за своих парижских братьев!

Я промолчала. Ненависть королевы к революции была мне понятна, но такая ярость в женщине ужасала меня. Правда, эта женщина была дочерью короля Марии Терезии.

Некоторое время мы шли в молчании. Я опиралась на руку королевы, и эта рука, напряженная от нервного возбуждения, казалась мне сильной, словно мужская.

— Чего ты хочешь, Эмма, моя бедняжка! — сказала Каролина после небольшой паузы, шагая рядом со мной твердым и скорым шагом. — Тебе придется смириться со своей участью. Ты думала, что приехала в край услад; тебе говорили, что воздух Пестума напоен негой, что розы здесь цветут дважды в год, а в Сорренто ветерок так благоуханен, что его жительниц можно узнать по запаху, который остается в их кудрях. Ты думала, что жизнь здесь, словно в древнем Сибарисе, течет среди празднеств и увеселений, что здесь почивают на ложе из мхов и ступают по цветочным коврам. Тебе забыли сказать, что посреди всего этого высится гора, в недрах которой кипит сам ад; она кажется такой же улыбчивой, как вся здешняя природа, но внезапно пробудившись, рушит людские жилища, будто карточные домики, топит Геркуланум в потоках лавы, а Помпеи погребает под слоем пепла, заставляя море в ужасе отступить от побережья Резины к утесу Капри. Тебя забыли предупредить об этом — что ж, вот теперь я тебе это говорю.

Я смотрела на нее едва ли не в страхе.

— Мы начинаем страшную борьбу, в которой можем потерпеть поражение, хотя девяносто шансов из ста, что мы победим. Но бороться надо, и схватка будет жестокой. Ты, выросшая среди зеленых лугов и полян, ты слишком робеешь, чтобы вместе со мной подняться на боевую колесницу? Что ж, оставь свою королеву, возвращайся в родной Уэльс, вернись к своей колыбели, как прозрачный ручеек, поворачивающий назад, страшась слияния с мутными морскими волнами.

— О нет, нет! — воскликнула я, обвивая руками ее шею. — Я слишком люблю вас, чтобы покинуть в ту минуту, когда, как вы сами признались, вам грозит опасность. Я слаба, но вы сильны, сильны за нас обеих, и если я стану слабеть — вы меня поддержите, если упаду — поможете встать. Мне не дано так глубоко проникнуть в тайны политики, чтобы понять смысл этой великой войны народов против королей; но если правда не на вашей стороне, моя дорогая королева, я хочу быть неправой вместе с вами, и если Везувий или революция обрушит на Неаполь свои огненные потоки, я хочу сгореть в той же лаве, задохнуться в том же пепле, что и вы.

Рука королевы охватила мою талию, и она крепко прижала меня к сердцу.

— В добрый час! — воскликнула она. — С некоторых пор мне стало казаться, что я наполовину тебя потеряла. И вот я обрела тебя вновь. Мне было горько чувствовать, что я опять одинока. О, теперь у меня не будет секретов от тебя. Да, я делаю темное дело. Подобно эвменидам, я во мраке сплетаю бич из змей. Тот, кто богат и знатен, здесь может творить все, что пожелает. Человек, так тебя напугавший, — одна из моих гадюк. Его зовут Ванни. Имена двух других — Гвидобальди и Кастельчикала. Последний — князь; он был нашим послом в Лондоне. Я попросила его вернуться, чтобы стать во главе моих шпионов, председателем моей Государственной джунты. И он согласился. О, я буду так щедро вознаграждать доносчиков, что сделаю доносительство почетным занятием, как некогда в Древнем Риме… Ну, если не почетным, то, по меньшей мере, завидным.

— В таком случае, — заметила я, — становится понятнее, почему этот Ванни толковал о пытке и говорил, что без пытки они не признаются.

— Да, пытка — это его навязчивая идея, и со своей точки зрения он прав. Он не без честолюбия, этот человек. Там, где другим достаточно бывает сказать «наш король», этот говорит «мой король», как будто король принадлежит только ему и он один призван оберегать его. Итак, в доносах недостатка не будет, стало быть, и в подозреваемых тоже. Но виновных может и не оказаться, ведь в глазах некоторых упрямцев виновным может считаться лишь тот, кто признался в своем преступлении, а здесь никто не признается. Что ж, Ванни утверждает, что с помощью некоторых приемов, изобретенных им самим, если ему только позволят пустить их в ход, он заставит заговорить даже камни. Я заверила его, что с моей стороны никаких препятствий не будет, поскольку истина настолько ценна, что все средства хороши, лишь бы добыть ее. Правда, есть одно затруднение: кажется, такие действия не вполне законны. Однако и якобинцы тоже вне закона, быть якобинцем — преступление, не предусмотренное юриспруденцией. Стало быть, против него невозможно применять закон, но, если оно находится за его пределами, допустимо использовать при его упразднении средства, также пребывающие вне рамок законности. Ты сама понимаешь, я не настолько ловка как крючкотвор, чтобы знать все это — тут уж Ванни, моя гадюка, подсказал мне нужные доводы. Он цитировал Цицерона, удавившего Лентула и Цетега наперекор закону, запрещавшему посягать на жизнь римских граждан. Он человек весьма ученый, этот метр Ванни. Я его сделаю маркизом и кавалером Константиновского ордена Святого Георгия.