— Они завязали глаза статуе короля Людовика Пятнадцатого, чтобы изобразить слепоту монархии. Затем во многих местах над толпой появились воззвания, на которых огромными буквами значилось:
Кто будет приветствовать короля, будет бит палками.
Кто оскорбит его, будет повешен.
Я почувствовала, что меня пробирает дрожь. Королева сильно побледнела.
— Продолжайте, — сказала она.
— Я издали смотрела, как приближался королевский экипаж. Его охраняли гренадеры, чьи высокие меховые шапки заслоняли карету от моих глаз. Двое гренадеров стояли на ступеньке передка экипажа: им было поручено защищать троих телохранителей, которые, оставшись верны государю, сопровождали его во время бегства и, отказавшись укрыться в Мо, как предлагал им Барнав, пожелали до конца разделить жребий короля.
— Вам известны имена этих славных людей? — спросила королева.
— Господа де Мустье, де Мальден и де Валори.
Записывая эти три имени в свою записную книжку, Каролина нетерпеливо воскликнула:
— Дальше! Дальше!
— Господин де Лафайет со всем своим штабом встретил карету у ворот Тюильри. Заметив его, королева крикнула ему: «Господин де Лафайет, спасите троих телохранителей, они только исполняли королевский приказ».
Но именно это теперь вменяют им в преступление.
Цепочка национальных гвардейцев растянулась от решетки Разводного моста до парадной лестницы дворца; тут наступила самая опасная минута: августейшие путешественники должны были выйти из кареты.
Собрание отрядило двадцать депутатов; они ожидали у входа во дворец.
Господин де Лафайет спрыгнул с лошади, и по его приказу национальные гвардейцы образовали настоящий железный коридор из ружей и штыков между галереей и садовой калиткой.
Двое детей, ее королевское высочество и его высочество дофин, вышли из экипажа первыми и без помех достигли дворца.
Потом настал черед телохранителей. В толпе клялись, что не позволят им живыми дойти до дворца; распространился слух, что это они второго октября топтали ногами трехцветную кокарду. В то мгновение, когда они сходили на землю, завязалась ужасная драка; люди из толпы напали на национальных гвардейцев, пустив в ход сабли и пики. Господа де Валори и де Мальден были ранены.
Мария Каролина отерла платком пот, выступивший у нее на лбу.
— О, — произнесла она, — когда я только подумаю, что, быть может, и нам еще суждено увидеть подобные ужасы… Нет, о нет, нет, — продолжала она, стиснув зубы, — скорее я их всех уничтожу!
Я сжала ее руки в своих.
— Никогда этого не будет никогда! Успокойтесь же, — повторяла я.
— Если бы ты знала, до чего неаполитанцы меня ненавидят! Может быть, даже больше, чем парижане ненавидят мою сестру… Но она, она, скажите, как она достигла дворца?
— Ее туда некоторым образом внесли два ее злейших врага, господин де Ноай и господин д’Эгильон; попав к ним в руки, она решила, что это конец. Но она ошиблась: они явились туда не затем, чтобы погубить ее, а чтобы спасти.
— А король?
— Король вышел последним, государыня. Он показался мне очень спокойным: прошел своим обычным шагом между господами Барнавом и Петионом.
— И после этого вы?..
— Я вернулась к госпоже Ламбаль в особняк Пентьевра с доброй вестью, что королева вступила во дворец невредимой. Вечером туда же прибыла госпожа Кампан. Она доставила от королевы это письмо, которое я только что имела честь вручить вашему величеству. Она просила ваше величество от имени Марии Антуанетты переслать копию этого письма императору Леопольду, ибо написать ему она не успела. Ей удалось черкнуть несколько строк только вам — в ту ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое, что она провела в Мо, в епископской резиденции.
— Ах! Моя бедная, бедная Мария!.. — воскликнула королева. — Почему я не могу прижать ее к своему сердцу, как прижимаю это письмо! О, пусть она спасется, убежит, пусть придет ко мне! Она была бы во сто раз счастливее в Казерте и в Неаполе, чем в Версале и Париже!
— Если она сможет это сделать, государыня, — сказала Inglesina, — конечно, она так и поступит, это было бы для нее истинным счастьем.
Мы вошли во дворец в Казерте.
— Займись нашей дорогой гостьей, — сказала королева, обращаясь ко мне. — Позаботься, чтобы у нее не было ни в чем недостатка. А я должна прочесть послание моей бедной Марии и исполнить указания, которые она мне дает.
Часом позже в Неаполь был отправлен курьер, чтобы пригласить генерала Актона явиться на следующий день в Казерту; генерал должен был также позаботиться, чтобы гонец императора Леопольда не отправлялся в обратный путь, не зайдя предварительно за письмами к королеве.
LIII
Что касается истории нашей гостьи, которую я и далее буду называть Inglesina, так как она просила не упоминать ее настоящего имени, то история ее совсем проста. Единственная дочь знатных, но разорившихся родителей, она по протекции герцога Норфолка и леди Мэри Дункан, знавших ее семью, нашла приют в ирландском монастыре на Паромной улице. Там она брала уроки музыки у маэстро Саккини, учителя самой королевы. Восхищенный успехами своей ученицы, к тому же убедившись, что она хорошо говорит по-итальянски и по-немецки, автор «Эдипа в Колоне» так расхваливал молодую девушку перед Марией Антуанеттой, что той захотелось на нее посмотреть. Тогда принцесса де Ламбаль предложила ее величеству, что она посетит монастырь инкогнито в то время, когда Саккини дает свои уроки. Она действительно там побывала и, вернувшись в Тюильри, уверила Марию Антуанетту, что похвалы знаменитого композитора нисколько не преувеличены. Через два дня королева приняла девушку, подумав, что особа, знающая английский, немецкий и итальянский, в ее нынешних трудных обстоятельствах может быть ей полезна. Поэтому Мария Антуанетта постаралась привязать ее к себе — в большей степени добротой и лаской, чем надеждой на вознаграждение, которого королева в ту пору не осмеливалась даже обещать, боясь, что не сможет исполнить обещанного.
Inglesina сама рассказала нам, как королева Франции дала ей то поручение, что она теперь исполняла подле королевы Неаполя. Покидая Францию, она увозила с собой два письма: одно для Марии Каролины, то самое, которое только что было ей вручено, другое для герцогини Пармской; поскольку она проезжала Парму по дороге в Неаполь, это второе послание, естественно, должно было дойти до адресата первым.
Прибыв в Парму, Inglesina узнала, что герцогиня находится в Колорно, в своем загородном доме.
Она тотчас поспешила в Колорно и прибыла туда в ту самую минуту, когда герцогиня садилась на лошадь, намереваясь совершить прогулку верхом; Inglesina знáком подозвала слугу, и когда тот приблизился к ее карете, просила уведомить герцогиню о ее прибытии. Слуга подошел к герцогине и доложил, что молодая дама, прибывшая из Парижа, желает поговорить с ней, так как она привезла письмо и может передать его только в собственные руки ее высочества.