Волонтер девяносто второго года - читать онлайн книгу. Автор: Александр Дюма cтр.№ 41

— Требуй двадцать! Ты сбавил целую тысячу. Сторонники Марата возмущенно кричали; рот Марата искривился, глаза метали пламя; его змеиная головка высунулась из-за бортика трибуны, словно хотела укусить беззубым ртом дерзкого противника.

Тут враги Марата, друзья Камилла, Фрерон и Дантон, встали на сторону Камилла Демулена, тогда как честный мясник Лежандр, наивно восхищавшийся Маратом, грозил убить его врагов своим кулачищем, которым мог свалить с ног быка.

Все готовились к драке, не обращая внимания на колокольчик Дантона и его громовой голос, который, перекрывая шум, требовал тишины. Я с г-ном Друэ намеревался принять сторону Камилла Демулена — к нему я испытывал симпатию столь же живую, сколь непреодолимой была моя антипатия к Марату, — когда появление нового персонажа привлекло всеобщее внимание и сосредоточилось на нем.

Это была женщина.

Но похожа она была на женщину-прислугу, в ней было поровну и от мужчины и от женщины; назвать ее амазонкой было недостаточно: это была настоящая бой-баба. На ней была длинная юбка из красного шелка, застегнутая спереди на талии; на голове ее красовалась шляпа с перьями, а на боку висела длинная сабля.

Я схватил г-на Друэ за руку.

— Ой, кто это, господин Жан Батист? — спросил я.

— Признаться, на сей раз я знаю не больше тебя, — ответил он, — если только это не… Нуда, черт возьми! Это она, знаменитая Теруань де Мерикур.

Мне приходилось, наверно, раза два слышать имя героини дней 5 и 6 октября; эта пылкая жительница Льежа, красивая и грозная, своей улыбкой и вкрадчивым голосом заставила в Версале сложить оружие Фландрский полк. Неудачная любовь, измена неверного возлюбленного, вышвырнула ее за рамки привычной жизни. Всю свою страсть она отдает делу революции, последней ее любви. Роялисты выпорют несчастную в саду Тюильри, и она станет буйно помешанной и после двадцати лет агонии умрет в Бисетре или Шарантоне.

Но тогда она была красива, молода, горда, хотя и несчастна; обманутая любовь терзала ее сердце. Она величественно вошла в зал.

— Вот и царица Савская! — вскричал Камилл Демулен, заикаясь еще больше.

Потом, повернувшись к Дантону, он сказал:

— Встань, Соломон, и приветствуй ее.

Она смело встала перед Дантоном, опираясь обеими руками на рукоятку сабли.

— Если ты Соломон, построй храм, — сказала она. — Мы можем выбрать для него любое место: на пустыре Бастилии, в зале для игры в мяч или, еще лучше, в центре поля Федерации! На, держи мой взнос!

И, сняв с шеи золотую цепочку, она бросила ее Дантону.

— Я прошу слова, — с ярко выраженным немецким

акцентом сказал высокий, стройный блондин. — Я прошу слова, чтобы поддержать предложение гражданки Теруань.

— Слово имеет гражданин Анахарсис Клоотс, — объявил Дантон. — Выслушаем оратора человеческого рода!

Прусский барон взошел на трибуну.

— Смотри, у этого республиканца сто тысяч ливров ренты, — шепнул мне Друэ. — А еще говорят, что революционерами бывает одна голытьба.

— Да, я поддерживаю предложение гражданки Теруань, — с безмятежной улыбкой и неторопливым голосом, который резко отличался от резкого и злобного тона Марата, стоявшего перед этим на трибуне, начал свою речь Клоотс. — Храм должен быть выстроен в Париже. Разве природа поместила Париж на равном удалении от полюса и экватора не для того, чтобы быть колыбелью и вместе с тем столицей всеобщей конфедерации людей? Когда-нибудь в Париже соберутся Генеральные штаты мира. Ты смеешься, Камилл, вечный насмешник. Смейся! Но день этот не так далек, как ты думаешь. Пусть рухнет лондонский Тауэр, подобно Бастилии, пусть грядет второй Кромвель, и с тиранами будет покончено в тот день, когда трехцветное знамя будет реять над Лондоном и над Парижем, когда оно обойдет весь земной шар. Тогда исчезнут провинции, армия, флот, победители. Будет единый народ, более того — одна семья. Тогда мы сможем ездить из Парижа в Пекин, словно из Бордо в Страсбур; берега океана соединит мост из кораблей. Восток и Запад обнимутся на поле Федерации. Рим был властелином мира благодаря войне — Париж станет им благодаря миру. Не думайте, что это утопия, о братья мои! Нет, чем больше я размышляю, чем глубже прозреваю мрак будущего, тем больше убеждаюсь в возможности единой нации, в способности всемирной ассамблеи начать из Парижа путь колесницы человеческого рода. Соперники Витрувия, прислушайтесь к оракулу разума! Пусть патриотизм воспламенит ваш гений и вы воздвигнете храм, где найдется место для всех представителей рода человеческого. Десяти тысяч людей достаточно, чтобы представлять вселенную!

— Браво! Браво! — кричали со всех сторон.

— Но прежде придется срубить немало голов! — прошипел Марат.

— Вчера их было шестьсот, — подхватил Камилл Демулен, — и девятнадцать тысяч сегодня. Только не станем ждать завтра, а то их будет уже пятьдесят тысяч!

— Продолжай, Анахарсис, — крикнул Дантон, — говори! Ты грезишь, но это мечта великого сердца.

Клоотс с нежностью взглянул на страшного человека и, улыбнувшись, продолжал:

— Люди станут людьми тогда, когда каждый сможет сказать: «Моя родина — весь мир, весь мир принадлежит мне». Тогда больше не останется изгнанников, ссыльных, гонимых; природа едина — почему бы не стать единым обществу? Сталкиваются лишь разделенные силы, когда народы гонит друг на друга ветер ненависти, и они сталкиваются, как облака, молниями испепеляя друг друга! Тираны! Мы не питаем к вам злобы, порукой тому одно — мы не требуем вашей смерти! Покоритесь добровольно, покиньте ваши троны, и мы спасем вас от нищеты и эшафота. Узурпаторы суверенитета народа, современные Валтасары, неужели вы не видите, что на стенах Национального собрания уже горят слова «Мене, Текел, Упарсин»? Смелее, отбросьте ваши скипетры и короны, идите навстречу революции, которая избавляет одних королей от козней других монархов, а народы — от соперничества!

— Аминь! — воскликнул Камилл Демулен. — Все ясно! Анахарсис вознес меня за волосы, так же как ангел — пророка Аввакума над хлябями небесными. Да разверзнутся они; пусть разум затопит землю и троны всех королей, муфтиев и лам плавают по морю филантропии! Анахарсис сказал, что лондонский Тауэр шатается подобно Вавилонской башне. Но я не поставлю ни единого су на имущество англиканского духовенства. Питт — человек, созревший для фонаря. Если он не хочет освободить свое место, пусть его избавят от головы. Отсюда я зрю трех инквизиторов, повещенных на мосту через Мансанарес. Я собирался отложить в сторону перо: глухота неблагодарного народа лишила меня мужества. Но у меня возродилась надежда, и я превращаю свой альманах в газету. Следовательно, мы приглашаем наших уважаемых и любезных подписчиков, у кого истекает срок абонемента, возобновить его, но приходите не на улицу Сены, а к нам домой, на улицу Французского театра; там мы будем продолжать развивать неведомую до сего дня отрасль промышленности — производство революций.