Простившись с Морганом, Ролан поспешил к своему генералу.
Бонапарт в раздумье стоял у камина.
Услышав шаги Ролана, он поднял голову.
— О чем же вы с ним говорили? — спросил он без всяких предисловий, зная, что Ролан поймет его мысль.
— Мы обменялись любезностями, — сказал Ролан, — и расстались добрыми друзьями.
— Какое он произвел на тебя впечатление?
— В полном смысле слова воспитанного человека.
— По-твоему, сколько ему лет?
— Он никак не старше меня.
— В самом деле, голос у него совсем молодой. Слушай, Ролан, я не знаю, что и думать. Может, и в самом деле существует молодое поколение роялистов?
Ролан пожал плечами.
— Э, генерал, по-моему, это лишь остатки старого.
— Ну что ж, Ролан, надо создать новое поколение, которое было бы предано моему сыну… если только у меня будет сын.
Ролан сделал жест, означавший: «Я ничего не имею против». Бонапарт уловил смысл этого жеста.
— Еще недостаточно, что ты ничего не имеешь против, — ты должен этому содействовать.
По телу Ролана пробежала дрожь.
— Как же я могу этому содействовать, генерал? — спросил он.
— Ты должен жениться. Ролан расхохотался.
— Это с моей-то аневризмой? Бонапарт посмотрел на него.
— Милый друг, — сказал он, — мне думается, твоя аневризма только предлог для того, чтобы остаться холостяком.
— Вы так считаете?
— Да. Я придерживаюсь строгой морали и хочу, чтобы люди женились.
— Ну, а я человек безнравственный, — возразил Ролан, — то и дело меняю любовниц и вызываю всеобщее негодование.
— Август, — продолжал Бонапарт, — издал законы против холостяков: они лишались прав римского гражданства.
— Август…
— Что?
— Я подожду, пока вы станете Августом, — сейчас вы только Цезарь.
Бонапарт подошел к адъютанту и положил руку ему на плечо.
— Есть громкие фамилии, которые мне дороги, в том числе род Монтревелей, и я не хочу, чтобы он угас.
— Но если я такой чудак, ветрогон, сумасброд, что отказываюсь продолжать свой род, то у меня есть брат.
— Как! У тебя есть брат?
— Ну да. Почему бы мне не иметь брата?
— Сколько ему лет?
— Одиннадцать-двенадцать.
— Почему же ты никогда мне о нем не говорил?
— Я полагал, что вас не заинтересует такой мальчишка.
— Ты ошибаешься, Ролан, — меня интересует все, что касается моих друзей. Тебе следовало попросить меня кое о чем для брата.
— О чем же, генерал?
— Устроить его в какой-нибудь парижский коллеж.
— О! Вас и так со всех сторон осаждают просьбами, и я не хотел вам докучать.
— Слышишь, он должен приехать и поступить в парижский коллеж. Когда он подрастет, я переведу его в Военное училище или в какое-нибудь другое учебное заведение, которое я учрежу к тому времени.
— Честное слово, генерал, — ответил Ролан, — можно подумать, что я угадал ваши намерения, — брат уже в дороге или вот-вот отправится в путь.
— Как так?
— Три дня назад я написал матушке, чтобы она привезла мальчика в Париж, я выбрал бы сам для него коллеж, ни слова вам не говоря, а через несколько лет попросил бы вас о нем… если только аневризма уже не спровадила бы меня на тот свет. Но на этот случай…
— Что на этот случай?
— Я написал завещание, поручая вам мать, ее сына и дочь, все семейство.
— Дочь?
— Ну да, мою сестру.
— Значит, у тебя есть еще и сестра?
— Так точно.
— А сколько ей лет?
— Семнадцать.
— Хорошенькая?
— Прелестная.
— Ну, я берусь ее устроить. Ролан рассмеялся.
— Что с тобой? — спросил первый консул.
— Я прикажу, генерал, вывесить над главным входом в Люксембургский дворец дощечку.
— И что на ней будет написано?
— «Брачная контора».
— Послушай! Если ты отказываешься жениться, это не значит, что твоя сестра должна остаться в девушках. Я терпеть не могу как старых холостяков, так и старых дев!
— Я не говорю, генерал, что сестра останется старой девой. Достаточно того, что один из Монтревелей заслужил ваше неудовольствие!
— Ну, так что же ты хочешь мне сказать?
— А вот что: поскольку дело касается моей сестры, надо спросить ее согласия.
— О-о! Уж не влюбилась ли она в кого-нибудь у вас в провинции?
— Я вполне это допускаю. Когда я уезжал из дому, бедняжка Амели была свеженькой и веселой, а возвратившись, я застал ее бледной и печальной. Но я все у нее выпытаю и, с вашего разрешения, доложу вам.
— Да, по возвращении из Вандеи.
— А! Так я еду в Вандею?
— Ты питаешь к ней отвращение? Как к женитьбе?
— Нисколько.
— В таком случае ты отправляешься в Вандею.
— Когда же?
— О! Это не к спеху, и если ты выедешь завтра утром…
— Великолепно! Могу и раньше. Что же вы мне поручаете?
— Нечто очень важное, Ролан.
— Черт побери! Надеюсь, это не дипломатическая миссия?
— Вот именно, дипломатическая, но для этого мне нужен отнюдь не дипломат.
— О! Тогда я как раз вам подхожу, генерал. Но вы понимаете, поскольку я не дипломат, я нуждаюсь в самых точных указаниях.
— Я тебе их и дам. Видишь эту карту?
И он указал на большую карту Пьемонта, разостланную на полу и освещенную лампой, подвешенной к потолку.
— Вижу, — отвечал Ролан, привыкший следовать за причудливым полетом гениальной фантазии Бонапарта. — Но ведь это карта Пьемонта.
— Да, это карта Пьемонта.
— Так, значит, речь идет об Италии!
— Речь всегда идет об Италии!
— А я думал, речь пойдет о Вандее!
— Она на втором плане.
— А что, если вы, генерал, отошлете меня в Вандею, а сами возьмете да и направитесь в Италию?
— Нет, будь спокоен.
— Очень рад! Но знайте: если вы так поступите, я бросаю все и устремляюсь вслед за вами!