Если бы все это не произошло, моей матери, по всей вероятности, отсекли бы голову за то, что она не позволила своей дочери оплакивать гражданина Марата, наполняя слезами одну из двенадцати урн, предназначенных для этой цели муниципалитетом города Бурка… Прощай, Куртуа, ты хороший человек, ты давал моей матери и сестре вина, разбавленного водой, кусок мяса, чтобы они ели не один хлеб, ты внушал им надежду, поддерживал их. Ты послал к ним свою дочь, чтобы им самим не надо было мести камеру. Это неоценимые услуги! Но, к сожалению, я небогат: у меня с собой всего пятьдесят луидоров. Вот они… Идемте, милорд!
И молодой человек так быстро вышел, увлекая за собой сэра Джона, что дядюшка Куртуа не успел опомниться и поблагодарить Ролана или же отказаться от денег. Если бы тюремщик не принял денег, то доказал бы свое бескорыстие, тем более похвальное, что он придерживался отнюдь не республиканских убеждений.
Покинув тюрьму, Ролан и сэр Джон направились на площадь Стычек и увидели целую толпу горожан, которые, узнав о возвращении генерала Бонапарта во Францию, теперь кричали во всю глотку: «Да здравствует Бонапарт!» Одни из них были поклонниками победителя в сражениях на Аркольском мосту, при Риволи и у пирамид; другие ликовали, услышав, подобно дядюшке Куртуа, что этот герой побеждал, чтобы возвести на трон его величество Людовика XVIII.
Посетив все, что было интересного в Бурке, Ролан и сэр Джон возвратились в замок Черных Ключей, нигде не останавливаясь по дороге.
Госпожи де Монтревель и Амели не было дома. Ролан усадил сэра Джона в кресло и попросил его немного подождать.
Через пять минут он вернулся, держа в руке что-то вроде брошюры, кое-как напечатанной на серой бумаге.
— Милый мой гость, — сказал он, — мне показалось, что вам трудно было поверить в самую возможность торжества, о котором я вам рассказывал и которое едва не стоило жизни моей матери и сестре, — так вот, я принес вам его программу. Прочитайте-ка, а я тем временем пойду посмотрю, что сталось с моими собаками. Ведь я полагаю, что вы не захотите заниматься рыбной ловлей, и мы сразу же перейдем к охоте.
И он вышел, оставив в руках сэра Джона постановление муниципалитета города Бурка относительно торжественной траурной церемонии в день годовщины смерти Марата.
XIII. КАБАН
Сэр Джон дочитывал сей любопытный документ, когда возвратилась г-жа де Монтревель и ее дочь.
Амели не подозревала, что Ролан и сэр Джон так много говорили о ней, и поэтому ее удивило выражение, с каким джентльмен смотрел на нее.
Она казалась ему восхитительной.
Он понимал ее мать, которая, рискуя жизнью, не пожелала, чтобы прелестное создание в роли статистки принимало участие в торжественном поклонении богу Марату среди толпы, осквернявшей взглядами ее юную красоту.
Он представлял себе холодную и сырую камеру, которую посетил час тому назад, и содрогался при мысли, что эта хрупкая белая лилия пробыла полтора месяца взаперти, лишенная воздуха и света.
Он смотрел на ее шею, пожалуй, чуть длинноватую, но нежную и гибкую, подобно лебединой, и ему вспоминались печальные слова, которые произнесла злосчастная принцесса де Ламбаль, прикасаясь рукой к своей шее: «Она не затруднит палача!»
Эти мысли пронеслись в голове сэра Джона, и его лицо приняло столь необычное для него выражение, что г-жа де Монтревель невольно спросила, что с ним такое.
Сэр Джон рассказал ей о посещении тюрьмы, о благоговейном паломничестве Ролана в камеру, где были заключены его мать и сестра.
Когда сэр Джон заканчивал свой рассказ, неожиданно прозвучала охотничья фанфара «В добрый путь» и вошел Ролан.
Он прижимал к губам охотничий рог, а затем опустил его и обратился к англичанину:
— Дорогой гость, скажите спасибо моей матушке: благодаря ей завтра у нас будет замечательная охота!
— Благодаря мне? — удивилась г-жа де Монтревель.
— Как же это? — спросил сэр Джон.
— Не правда ли, я ушел от вас, чтобы узнать, что сталось с моими собаками?
— Вы так сказали.
— У меня были две прекрасные собаки, Барбишон и Равода.
— А! — воскликнул сэр Джон. — Так они околели?
— Нет, вы только представьте себе, моя чудесная матушка (он расцеловал г-жу де Монтревель в обе щеки, обхватив руками ее голову) не позволила топить ни одного их щенка под предлогом, что это щенята моих собак. И вот, милый лорд, дети, внуки и правнуки Барбишона и Раводы теперь так же многочисленны, как потомки Измаила. Сейчас у меня уже не пара собак, а целая стая, двадцать пять псов, незаменимых на охоте. И все это черным-черно, как полчище кротов, лапы белые, глаза так и горят, на груди рыжая подпалина, хвосты трубой — целый лес! Вы прямо залюбуетесь!
Ролан снова затрубил охотничью фанфару, и ее звуки привлекли младшего брата.
— А! — воскликнул, вбегая, Эдуард. — Ты завтра идешь на охоту, дорогой Ролан! И я с тобой! И я с тобой! И я с тобой!
— Да знаешь ли ты, на какую охоту мы идем? — спросил Ролан.
— Нет. Я знаю одно, что иду с вами!
— Мы будем охотиться на кабана!
— Ах, какой счастье! — захлопал в ладоши мальчик.
— Да ты с ума сошел! — воскликнула, бледнея, г-жа де Монтревель.
— Почему вы так говорите, матушка?
— Потому что охота на кабана очень опасна.
— Уж не такая опасная, как охота на людей! А ведь Ролан вернулся с той охоты, ну так и я вернусь с этой.
— Ролан, — обратилась к старшему сыну г-жа де Монтревель, между тем как Амели, погруженная в раздумье, не принимала участия в разговоре, — Ролан, образумь Эдуарда, скажи ему, что он потерял рассудок!
Но Ролан и не думал бранить Эдуарда; вспоминая свое детство, он узнавал себя в брате и улыбался, поощряя его мальчишескую отвагу.
— Я охотно взял бы тебя с собой, — сказал он, — но чтобы идти на охоту, надо, по крайней мере, знать, что такое ружье.
— Господин Ролан, — воскликнул Эдуард, — идемте со мною в сад, повесьте свою шляпу в ста шагах от меня, и я вам покажу, что такое ружье!
— Несчастное дитя! — вскричала г-жа де Монтревель, содрогаясь от ужаса. — Где же ты научился стрелять?
— У оружейника в Монтаньяр у которого хранятся ружья Ролана и нашего отца. Ты меня спрашиваешь иногда, куда я деваю свои деньги? Так вот, я покупаю на них порох, пули и учусь убивать австрийцев и арабов, как мой брат Ролан!
Госпожа де Монтревель воздела руки к небу.
— Что поделаешь, матушка, — сказал Ролан. — Породистого пса не надо учить! Еще никто из Монтревелей не боялся пороха. Ты пойдешь завтра с нами, Эдуард!
Мальчик бросился на шею брату.