Парижане и провинциалы - читать онлайн книгу. Автор: Александр Дюма cтр.№ 55

Пока Анри говорил все это, им попалось на дороге грязное, усеянное рытвинами место, и молодой человек, не прерывая свое речи, предложил руку спутнице, чтобы помочь ей преодолеть возникшее препятствие. Девушка слушала Анри с неослабным вниманием и, по-видимому, заметила, что она продолжает держать молодого человека за руку, лишь тогда, когда он закончил последнюю фразу. Она осторожно высвободила руку и отстранилась от него.

Анри с беспокойством повернулся к своей новой подруге: она шла медленно, опустив глаза, но тем не менее он заметил крупные слезы, катившиеся по ее свежим, атласным щечкам, и тогда в его взгляде мелькнула молния радости, так как ему почудилось, что высказанное им пожелание осуществимо. Они продолжали идти в полном молчании, на некотором расстоянии друг от друга; однако, хотя их губы были сомкнуты, было очевидно, что их души слились в едином порыве.

Они вошли в деревню и посетили несколько домов один за другим; и тогда Камилла смогла оценить, насколько это милосердие, о котором Анри говорил с таким пренебрежением, было разумным и мудрым.

Преисполненные заботы и нежности к детям, сельские жители мало внимания уделяют старикам и больным. Их равнодушие в этом отношении расценивается как душевная черствость. Но они заслуживают такое упрек не больше, чем заслуживает его солдат, у которого при виде товарища, упавшего на поле битвы, не дрогнул от волнения ни один мускул на лице. Крестьянин — это тот же солдат, только вооруженный лемехом плуга. Он сражается с нищетой, своим вечным врагом, которого никак не может победить его труд. Став бесчувственным к страданиям других из-за своих собственных страданий, он ведет счет тем, кто пал, сокрушенный ужасным гнетом, и сознание, что он, точно так же как те, кто опередил его, не избежит своей участи, делает из него стоика; он говорит себе: «Сегодня он, завтра я». Многие возмущаются алчной скаредностью, с которой он отказывается от помощи врача и от лекарств как для себя, так и для своих близких; при этом забывают, что если крестьянин придает столько значения деньгам, так это только потому, что он единственный, для кого эти деньги действительно связаны с тяжелейшим трудом. Разве не один только рок подсказывает тем, кто умирает от голода на спасательном плоту, страшные слова: «бесполезные рты», и разве можно, будучи справедливым, возлагать за это ответственность на потерпевших крушение? Они делят оставшийся у них кусок хлеба между теми, чьи руки еще в силах направлять обломки судна к берегу; что касается остальных, да примет их Господь в своем милосердии! И, по правде говоря, стоит ли их жалеть больше всего?

Анри не терял времени, вступая в спор с бесчувственностью, смягчить которую может только достаток и благополучие, он шел прямо туда, где видел горе, помогал страждущим, выступая в роли Провидения для всех обездоленных.

Дважды или трижды в неделю он навещал тех, кого называл «инвалидами мотыги», то есть окрестных стариков и больных; приходя к ним, Анри следил, чтобы предписания врача строго выполнялись, записывал, в каких лекарствах они нуждались, и обеспечивал их этими лекарствами из аптеки, которую он устроил в своем замке; он беседовал с несчастными, утешал, ободрял их, посылал им в период выздоравливания питательные продукты, вино, действовавшее на эти организмы, ослабленные лишениями, эффективнее любого лекарства; он добивался того, чтобы больные и старики получали в свои домах уход, который требовало их состояние; он заботился об их нуждах, шел навстречу их скромным желаниям, беспокоился о том, чтобы зимой в очаге у них всегда был огонь и чтобы все его подопечные имели теплую одежду. Впрочем, молодой человек соизмерял свои благодеяния с теми заботами, которыми окружали этих несчастных их ближние, так что присутствие старика в семье не только не являлось тяжелым бременем, а становилось источником достатка в доме.

Вот почему Камилла видела, как под каждой крышей, куда бы они ни заходили, Анри пожинал обильную жатву благословений; это благоговейное почтение, которое старики проявляли по отношению к молодому человеку, вызвало в ней изумление и умиление. Не в состоянии отвести от Анри глаз, она смотрела на него с чувством, приближающимся к восхищению; девушка завидовала беднякам, больным, так как они имели право взять его руку и прижаться к ней губами. Множество смутных, противоречивых чувств переполняло ее потрясенное сердце, но Камилла предавалась этим приятным ощущениям, даже не пытаясь разобраться в них. Однако одно неожиданное происшествие помогло ей понять, что творилось в ее душе.

Анри и его спутница находились в доме старой парализованной женщины, слегка помешанной. Молодой человек представил ее Камилле как одну из своих любимиц, и, возможно, благодаря этому предпочтению, а быть может, только благодаря своему возрасту, эта женщина говорила с Анри с большей свободой и непринужденностью, чем остальные бедняки деревни.

Как только они вошли, маленькие серые глазки старухи безотрывно вперились в Камиллу и, спрятавшись под густыми бровями, смотрели так живо и, казалось, так проницательно, что девушка сильно смутилась.

Без сомнения, результат этого осмотра был благоприятным для девушки, поскольку на губах мамаши Симон (так звали эту женщину) появилось некое подобие улыбки.

— Вы можете, моя милая барышня, похвалиться, что у вас счастливая рука, — без всякого вступления сказала мамаша Симон, жестом указывая на Анри. — Ведь вы могли бы лет десять бегать в поисках по всему свету, прежде чем встретить подобного ему.

Камилла была совершенно озадачена.

— Примите и вы мои поздравления, господин Анри, — продолжала старуха. — Девушка прехорошенькая, и если только она так же добра, как вы, то Господь, если он не пошлет вам счастья, о котором его будут просить столько голосов, должно быть, просто глухой, каким был мой покойный муж.

— Что за вздор вы говорите, мамаша Симон? — промолвил Анри, смущенный почти так же, как и Камилла.

— Будет вам, — произнесла женщина, — ведь это же ваша невеста, не правда ли?

Анри сделал попытку рассмеяться и отрицательно покачал головой.

— Ну, хватит, — заявила мамаша Симон, — я уверена, что это она.

— Вы в этом уверены?

— Да, я в этом уверена. Вы, видимо, забываете, что я ясновидящая и что от меня ничего нельзя скрыть. Я говорю вам: это ваша невеста. Едва я заметила вас перед этой дверью, так мило держащихся друг за друга, как мне все сразу стало ясно.

— Но, мамаша Симон, — не без волнения произнес Анри, — я клянусь вам, что вы ошибаетесь. Между мадемуазель и мною даже речи не было о том, в чем вы так уверены.

— Что это доказывает, если речь об этом зайдет сегодня или завтра? Я говорю вам, господин Анри: вот ваша жена, и я говорю вам, мадемуазель: вот ваш муж. Я это вижу, и это так же верно, как если бы под этим подписались все нотариусы мира!

Понимая, как тяжела могла быть для Камиллы эта сцена, свидетелями которой были два или три человека, Анри хотел заставить старушку замолчать, но такое противодействие лишь возбудило мозг больной, и мамаша Симон начала заговариваться, а затем забилась в нервном припадке: попытки успокоить ее оказались бесплодными.