— И от своего мундира вы тоже хотите избавиться? — спросил капитан.
— О да: от мундира, и жилета, и штанов, и сапог, причем с величайшим удовольствием, — заверил капитана Баньер и, смеясь, прибавил: — Но что вы собираетесь делать со всем этим, господин маркиз?
— Я бы охотно взял это, как образец военной формы. Хочу попробовать изменить форму нашего полка, а если полковник увидит вашу одежду, я убежден, что…
— Черт возьми! Так она к вашим услугам, господин маркиз, — отвечал Баньер.
— И за какую цену вы бы ее продали?
— О, я и не думал ее продавать.
— Тогда о чем мы толкуем? Я вас не понимаю.
— Я обменял бы ее на одежду штатского. Рост у вас высокий, у меня тоже; правда, вы худее, но мне нравится, когда костюм плотно облегает. Как видите, мы можем совершить сделку. Уступите мне какой-нибудь свой наряд.
— Какой-нибудь! Право, вы сговорчивый человек. Какой-нибудь наряд! Какая досада, что мои пожитки еще не прибыли; я бы отдал вам мой костюм из серого бархата на льняной основе, совсем новый, на розовой атласной подкладке.
— Да нет, сударь, это было бы чересчур.
— Ну что ж, молодой человек! — вскричал маркиз, приосаниваясь. — Тут и впрямь есть на что посмотреть, если человек вроде меня устроит обмен с драгуном так на так. Я люблю творить добро, мой дорогой; мне это обходится в сто тысяч экю ежегодно, но что вы хотите? Себя ведь не переделаешь. И потом, разве не для этого Господь посылает в наш мир благородных людей, разве не затем он их делает одновременно богачами и капитанами?
— Сударь… — пролепетал, кланяясь, Баньер, подавленный величием собеседника.
— Какой восхитительный человек перед нами! — возопил торговец, казалось неспособный сдержать переполнявшее его восхищение.
— И правда, — кивнул Баньер.
Молодая женщина между тем разглядывала какую-то дурно написанную картинку, приклеенную к стеклу в двери.
— Но к несчастью, — продолжал капитан, — мои пожитки еще не прибыли…
— И что же? — спросил Баньер.
— А то, что у меня нет с собой этого костюма.
— Ну, так у вас найдется какой-нибудь другой, — отвечал Баньер. — У такого человека, как вы, не может быть затруднений с одеждой.
— Ах, черт, если бы! Но я, стремясь путешествовать налегке, все свое оставляю позади. У меня нет ничего, кроме бархатной домашней куртки да канифасовых кюлот.
— Дьявольщина! Вы же мне предлагаете ночной костюм! — заметил Баньер.
— А ведь верно, черт побери, мой дорогой сударь! Баньер смотрел на маркиза с некоторым удивлением.
Было заметно, что он спрашивает себя, как это столь уважаемый человек может пускаться в путь без иной одежды, кроме той, что на нем; при этом он переводил глаза с капитана на торговца.
Последний, решив, что этот взгляд выражает вопрос о состоянии его гардероба, сказал:
— Признаться, я и сам такой же, как господин маркиз, но для меня это не случайность, а привычка. У меня нет иного платья, помимо этого: я никогда его не меняю. Нищая юность — такое не забывается. Бережливость, сударь, вечная бережливость!
— Именно ценой подобной бережливости и создаются состояния! — напыщенно провозгласил капитан. — А впрочем, будь у вас хоть целых два костюма на смену, из них вряд ли получился бы один для этого господина, он же на целую треть выше вас.
— Послушайте, — вздохнул Баньер, уже готовый принять свою участь, — этот ночной костюм очень смешон?
— Как это смешон? — разгневался носитель плюмажа, хмурясь и взглядом пронзая Баньера насквозь.
— Простите, сударь, я хотел сказать «забавен».
— Забавен! Еще чего выдумали!
— Э, сударь, в таком наряде всякий станет забавным, — с некоторым раздражением заметил Баньер.
— Ах, ладно, хорошо, я понимаю ход вашей мысли, — отвечал маркиз, смягчившись.
— Он очень обидчив! — шепнул торговец на ухо Баньеру. Нашему герою это обстоятельство было довольно безразлично, однако он желал проявить обходительность.
— Не подумайте, сударь, что я хотел сказать вам что-либо неприятное! — воскликнул он.
— Ну, конечно же, конечно, — отозвалась г-жа Марион, — будьте покойны.
— Так я прикажу, чтобы вам принесли костюм, — сказал маркиз делла Торра. — Чувствую, что это будет доброе дело.
— Не беспокойтесь, господин маркиз, — вмешался торговец, — я сам поднимусь в вашу комнату.
И он вышел.
XL. КАК БАНЬЕР, НЕ БУДУЧИ СТОЛЬ ЖЕ ЗНАТНЫМ, КАК ГОСПОДИН ДЕ ГРАМОН, ИМЕЛ ЧЕСТЬ УДОСТОИТЬСЯ ТОЙ ЖЕ УЧАСТИ, ЧТО И ОН
Все эти примеры чрезвычайной учтивости господина маркиза создали у Баньера весьма высокое мнение относительно его общественного положения.
«Для того, чтобы богатый торговец так заискивал перед капитаном, — думал он про себя, — капитану надобно быть миллионером».
Затем он по чистой рассеянности — ведь его сердце и помыслы по-прежнему стремились вслед Олимпии — принялся украдкой поглядывать на г-жу Марион, безо всякого дурного намерения, просто чтобы своим вниманием, как человек воспитанный, воздать ей за ее предупредительность.
Торговец в два счета сбегал наверх и вернулся: по-видимому, он хорошо освоился в покоях маркиза. Он принес одеяние, о котором шла речь.
Куртка действительно была бархатной, на этот счет маркиз делла Торра не погрешил против истины, однако бархат настолько истрепался и залоснился, что не осталось и воспоминания о том, что некогда эта вещь могла быть новой.
Надо полагать, то был домашний халат времен г-на де Роклора (современника Таллемана… де Рео, разумеется); его полы, то ли слишком обтрепавшись, то ли пострадав при какой-то катастрофе, подверглись ампутации, что превратило этот простой наряд в подобие куртки с рукавами.
Маркиз увидел, что Баньер разглядывает принесенный предмет, вникая в подробности, которые отнюдь не делают чести этому предмету.
— Ну же, примерьте, примерьте! — сказал он, чтобы отвлечь нашего щеголя от подобного созерцания.
Баньер примерил.
Позволительно допустить, что, как он и предполагал, в этом наряде было-таки нечто слегка смешное, ибо г-жа Марион при всем благорасположении, которое она ему до сих пор выказывала, увидев его в этом тряпье, не смогла сдержаться и разразилась неистовым хохотом.
Да и сказать по правде, шлем, что носили драгуны той поры, красные кюлоты и сапоги вместе с этой курткой составляли в высшей степени шутовское сочетание.
Вот почему Баньер, примеряя куртку, вместе с тем продолжал держать свой мундир за рукав, но в конце концов ему пришлось разжать пальцы, и при падении послышался тонкий, серебристый и в то же время глуховатый звон туго набитого кошелька, удар которого о каменный пол был смягчен плотной тканью, приглушившей звяканье металла.