Олимпия Клевская - читать онлайн книгу. Автор: Александр Дюма cтр.№ 105

Поскольку граф не смог ей противостоять, Олимпия дебютировала в «Британике».

Итак, произошло то, что и происходит всегда. Олимпия любила слабее, а г-н де Майи — сильнее. Это заурядное явление, поскольку большинство сердец заурядно. Любовь у каждой зрелой, охваченной подлинной страстью души становится прочнее, если любимое создание любит сильнее: это не ослабевающий отраженный свет, это физическое влияние, распространяющееся и на нравственные законы.

Господин де Майи, умный человек, храбрый офицер, превосходный дворянин и безупречный придворный, имел, в сущности, совершенно заурядное сердце. В этом не было его вины: люди не могут изменить душу и живут с той, какую им даровало Небо.

Итак, г-н де Майи, которым руководили утонченная воспитанность и врожденная порядочность, чувствовал, что ему следует не спускать глаз со своего сокровища, ибо держать его при себе он не может. Господин де Майи стал ревнив.

Он находил возможность появляться всюду, куда отправлялась Олимпия, будь то репетиции или прогулки. Свободный в отношениях со своей женой или, вернее, освободившийся от нее, он теперь жил не в Нельском особняке, а у Олимпии, принимая там друзей, угощая знакомых и улаживая свои самые неотложные дела. Ревнивец становился скучен.

Ревность — порок, который женщины терпеливо сносят лишь тогда, когда они проливают слезы по той причине, что их недостаточно любят; в противном случае ревность, которой надлежит быть следствием какого-либо зла, всегда порождает его причину.

Вот почему ревнивый мужчина в конце концов всегда находит повод для ревности.

Хотя правда состоит в том, что в это время он обычно перестает ревновать.

Вполне понятно, что г-н де Майи, в качестве ревнивца появлявшийся на репетициях Олимпии и сталкивавшийся с нею на прогулках, присутствовал и в театре на ее дебюте: сидя прямо на сцене на дворянской банкетке, в равной степени охваченный и восхищением и отчаянием, он был свидетелем триумфа актрисы.

Перед тем как поднялся занавес, г-н де Майи зашел к Олимпии в гримерную и первым высказал ей комплименты по поводу ее туалета и ее красоты.

Туалет Юнии представлял собой великолепное платье из белого узорчатого шелка, сплошь обшитое кружевами, сквозь которые просвечивала туника из серебряной парчи; его дополнял напудренный парик, какие в то время только начинали носить, с пышным пучком перьев, кокетливо свешивавшимся в левую сторону.

В начале восемнадцатого века именно такой туалет называли простым нарядом.

Олимпия вышла на сцену.

Как только она вступила на сцену, как только увидела эти огни, этот блеск, эти драгоценности, этих женщин, чьи украшенные султанами головы покачивались, вызывая игру бриллиантов, этих улыбающихся и охваченных вожделением мужчин, эти ложи, заполненные знатными вельможами, и, наконец, ложу, где в залитом светом пространстве в одиночестве сиял молодой король, солнце всех этих планет-спутников; как только она услышала восхищенный шепот, который вызывала ее красота, как только до нее донеслись возгласы «браво!», которыми приветствовали ее талант, — Олимпия, вместо того чтобы, подобно бойцу в схватке, испытать воодушевление, пришла в грустное умиление.

О чем же думала эта женщина, совершенно забывшая о себе?

Увы, она думала о Баньере, о прежних прекрасных вечерах, которые делало прекрасными его присутствие; ей грезился любовный жар, каким все дышало вокруг него, та пылкая страсть, что, казалось, воспламеняла подмостки и кулисы; она думала о той роли Нерона, которую он, надо признаться, играл довольно скверно, но зато играл вместе с ней. Где теперь Баньер? Где любовь? Где счастье? Где жизнь?

Увы, Олимпия даже не подозревала, что тот, кто породил ее любовь и унес с собой ее счастье, приходил и ломился в дверь театра, что он избил стражников, что его увели в Фор-л'Эвек, а оттуда, как сумасшедшего, перевезли в Шарантон.

О, если б она знала об этом, она сразу бросила бы все! Она оставила бы этот зал, этих женщин с их украшенными бриллиантами головными уборами, этих охваченных восторгом знатных вельмож, покинула бы всех, вплоть до молодого короля, на кого были устремлены взгляды всех женщин, оставила, чтобы бежать в Шарантон и бить кулаками в дверь палаты для буйных помешанных, куда поместили Баньера!

Но Олимпия ничего этого не знала; она пребывала не в настоящем, а в прошлом, не в сиюминутной действительности, а в воспоминаниях, и именно они делали ее печальной в час триумфа.

Печальная Олимпия была не просто красива, она была поистине блистательна! Прекрасные спокойные черты лица приобретают в своем спокойствии ту красоту, которую негармоничным лицам придают пламя страстей и выразительная мимика.

Кроме того, и сама ее роль располагала к меланхолии, что было большой редкостью в век Людовика XIV; Юния вовсе не простодушна, она задумчива: это скорее тень, а не женщина.

Из-за этой грусти Олимпия казалась восхитительно прекрасной всем, кто на нее смотрел. Она показалась прекрасной и королю, и он, обернувшись, спросил, как ее зовут.

Король Людовик XV ни до своей женитьбы, ни после нее никогда не смотрел ни на одну другую женщину, кроме своей жены. Как известно, он, если ему говорили о какой-нибудь знаменитой красавице, имел обыкновение спрашивать: «Она так же красива, как королева?»

Это вызвало бы улыбки у господ из Бычьего глаза, не будь они столь безукоризненными придворными; ведь требовалось, чтобы королева была первой красавицей.

Но, если придворным все же удавалось заставить его величество обратить взор на ту знаменитую красавицу, король презрительно оттопыривал губы и, покачивая головой, замечал: «Королева прекраснее».

Немало интриг, уже созревших в головах их вдохновителей, сорвалось именно из-за этого.

Привыкнув наблюдать скандалы в эпоху Регентства, молодые придворные начали сильно волноваться из-за постоянства Людовика XV.

Привыкнув с выгодой использовать меланхолические прихоти Людовика XIV, старые вельможи выжидали время, когда его правнук почувствует, что в его жилах пробуждается бурная кровь Бурбонов старшей ветви.

Ибо, как известно, существовала большая разница между кровью старшей и младшей ветвей. Эта разница, которая начала ощущаться уже между королем и Месье, продолжала существовать между Людовиком XV, будущим любовником г-жи де Шатору, г-жи де Помпадур и г-жи Дюбарри, и г-ном Луи Орлеанским, устроившим в Пале-Рояле аутодафе холстам Карраччи и Альбани, поскольку смотреть на них ему не позволяли его ханжеские взгляды.

Впрочем, когда Людовик XV, объект стольких расчетов, смотрел на Олимпию, ее внешность вовсе не вызывала у него потребности сравнивать актрису с королевой, причем

сравнивать не в пользу женщины, которую сопоставляли со столь обожаемой им королевой.