Жизнь Людовика XIV - читать онлайн книгу. Автор: Александр Дюма cтр.№ 143

— Когда же настанет это время? — поинтересовалась Анна Австрийская.

— Когда она выйдет из этого павильона, — закончил испанский король.

Между тем герцог Анжуйский спросил у молодой королевы:

— Какого вы мнения о двери, на которую смотрите?

— Мое мнение, — улыбнулась Мария-Терезия, — что она очень красива и хороша на вид.

Луи XIV, увидев то, что ему хотелось, удалился на берег реки, чтобы посмотреть на отъезд своей будущей жены.

— Ну, довольны ли вы, ваше величество? — спросил у него маршал Тюренн.

— О, очень! — ответил король. — Правда, ужасная прическа и платье инфанты меня сначала удивили, но, рассмотрев ее хорошенько, я нашел ее очень недурной и думаю, что мне легко будет ее полюбить.

Действительно, Мария-Терезия была небольшого роста, но хорошо сложена и поражала удивительной белизной; глаза — прекрасные, голубые и кроткие, щеки несколько большие, но свежие, губы несколько толстые, но алые, лицо продолговатое, волосы белокурые, серебристые, прекрасно гармонирующие с чудесным цветом ее лица.

Спустя некоторое время Мария-Терезия поднялась на судно, и оно начало движение. Король поскакал вдоль берега и следовал за кораблем, в котором находилась его супруга, со шляпой в руке и таким образом доехал бы до самого Фонтараби, если бы не помешали болота. По прибытии в Фонтараби старшая камер-фрау королевы сеньора Молина поинтересовалась у своей молодой государыни:

— Как вы находите своего супруга?

— Он мне очень нравится, — отвечала та, — я нахожу, что он очень красив, а его кавалькада показывает, что он может быть в высшей степени любезен.

9 июля епископ Байонский совершил торжество бракосочетания и в тот же вечер молодая королева перешла с половины своей свекрови на свою собственную, а та с этого времени приняла титул королевы-матери.

15 июня двор выехал из Сен-Жан-де-Люца, чтобы прибыть в Париж. В Амбуазе принц Конде представил августейшим супругам своего сына, в Шамборе герцог Лонгвиль, в свою очередь, явился с поздравлениями; в Фонтенбло прибытия короля и королевы ожидали герцог Лотарингский и герцог де Гиз. Из Фонтенбло двор отправился в Венсенн, где ожидали торжественного въезда, который и последовал 26 августа 1660 года, в двенадцатую годовщину баррикад в Париже.

В продолжение путешествия и приготовлений ко вступлению в брак в Англии произошли важные события. Еще 13 сентября 1658 года умер лорд-протектор Кромвель, а 19 мая 1660 года французский двор узнал, что сын Карла I утвердился на своем престоле. Это был тот самый принц Уэльский, который некогда обожал принцессу де Монпансье и которому Гастон отказал в руке своей дочери по причине непрочности положения претендента.

К этому времени здоровье кардинала Мазарини, расстроенное уже давно, пришло в окончательный упадок. Утомленный конференцией с испанцами, кардинал почувствовал в Сибуре первые припадки болезни, от которой и умер. Однажды королева, войдя в комнату министра, подошла к его окруженной множеством придворных постели и спросила о здоровье.

— Худо, государыня, — отвечал Мазарини. И, отбросив одеяло, сказал:

— Посмотрите, государыня, посмотрите на эти ноги, которые, чтобы доставить покой Франции, сами никогда не имели покоя!

Действительно, ноги кардинала, которые он так фамильярно демонстрировал, были так худы и сини, что королева не смогла удержаться, чтобы не вскрикнуть и не пролить слезы, видя своего министра в самом жалком состоянии.

В Фонтенбло, куда кардинала принесли на носилках, на которых он теперь лежал постоянно, с ним случился новый припадок. У Мазарини началась лихорадка, потом конвульсии и бред. В одну из таких минут к нему посоветоваться пришел король.

— Увы, государь! — ответил министр. — Вы спрашиваете совета у человека, который находится в бреду!

Итак, кардинал возвратился в Лувр совершенно больным, но, несмотря на это, хотел дать королю великолепный балет. Он велел устроить в галерее с портретами королей декорацию из колонн, покрытых золотой парчой по красному и зеленому фону, вытканной в Милане. Однако вдруг вспыхнул страшный пожар, уничтоживший плафон работы Фреминя с изображением Анри IV в виде Юпитера, поражающего громами титанов или, точнее, Лигу; пожар уничтожил также все портреты королей кисти Жане и Порбуса. Несчастье повергло Мазарини в отчаяние, в состояние полной прострации. Сгорели все комнаты Лувра, где жил кардинал, и его пришлось перенести в собственный дворец. К больному призвали его врача Гено, который пригласил одиннадцать коллег, и после этой, так называемой «консультации двенадцати врачей», Гено вошел к кардиналу со следующей речью:

— Не стоит вас обманывать, ваше преосвященство! Наши лекарства могут, правда, продлить вашу жизнь, но не могут излечить причину болезни. Вы наверное умрете, но это будет не так скоро и приготовьтесь к ожидающему вас страшному переходу. Я полагаю своей обязанностью сказать это вашему преосвященству с полной откровенностью, а если мои коллеги говорят иначе, то они вас обманывают! Мой же долг — говорить вам всю правду!

Кардинал выслушал приговор гораздо спокойнее, нежели можно было ожидать. Посмотрев на своего врача, он сказал:

— Гено! Поскольку вы решились говорить мне только правду, то выскажите ее до конца! Сколько дней остается мне жить?

— По крайней мере, еще месяца два, — ответил врач.

— Этого довольно, — сказал тогда кардинал. — Прощайте, Гено! Приходите ко мне почаще.., я вам обязан, как можно быть обязанным другу. Воспользуйтесь немногим временем, которое мне еще остается, чтобы увеличить свое богатство, а я воспользуюсь вашими спасительными советами. Прощайте еще раз и подумайте о том, что я еще много могу сделать для вашей пользы!

С этого времени кардинал заперся в своем кабинете и начал готовиться к смерти. Надо сказать, что преданность воле Божьей иногда у него проходила, и однажды его секретарь Бриенн, сын того самого Ломени Бриенна, который помог Мазарини стать первым министром, находился в галерее, в которой тот разместил свои превосходнейшие картины, статуи и вазы; вдруг Бриенн услышал шаркание туфель, сопровождаемое тяжелым дыханием; сообразив, что это идет больной, Бриенн спрятался за роскошными обоями, выполненными по рисункам Джулио Романо и принадлежавшими прежде маршалу Сент-Андре. Действительно, то был кардинал, едва добравшийся до стула, и, полагая себя в одиночестве, заговоривший:

— Надобно расстаться с этим, и с этим также.., и с этим.., и с этим… Боже мой! Сколько мне стоило трудов приобрести все эти вещи, с которыми я теперь должен расстаться… Увы! Я не увижу их более, ибо скоро удалюсь туда, где…

Эти жалобы человека, который был так могуществен, у которого до сих пор было столько завистников, растрогали Бриенна и он вздохнул. Мазарини услышал и вскричал:

— Кто здесь? Кто здесь?

— Это я! — ответил секретарь. — Я ожидал минуты, чтобы поговорить с вашим преосвященством об очень важном письме, которое сейчас только получил.