Людовик XV и его эпоха - читать онлайн книгу. Автор: Александр Дюма cтр.№ 70

Мы говорим: против своего обыкновения, потому что Людовик XV редко исполнял свои обещания, коль скоро эти обещания встречали какие-нибудь затруднения со стороны министра или даже низших чинов.

Приведем несколько тому примеров.

Во Французской Комедии был один отличный актер, по имени Арман, который так часто восхищал короля своей игрой, что в один вечер, выходя из театра в Шуази, король, встретясь с ним, сказал ему:

– Арман, я назначаю тебе в пенсию сто пистолей.

Актер поклонился и в восторге возвратился домой.

Как человек, знакомый более со сценой, нежели с канцелярскими делами, Арман думал, что одного королевского слова было достаточно, чтоб пойти и получить то, что ему было обещано, из королевской казны. Вследствие этого он, по прошествии уже года, является в казначейство с квитанцией в руке. Будучи знаком со всеми чиновниками, он был отлично ими принят; только ему сказали, что получить денег он не может, потому что он не включен в списки получающих пенсионы. Удивившись такому затруднению, Арман отправился к герцогу д'Аману, в присутствии которого король оказал ему эту милость, и рассказал ему о случившемся с ним.

Обер-камергер с важностью выслушал его, потом, когда он кончил, сказал ему:

– Вы невежа!

– Как, невежа, милостивый государь? – вскричал Арман.

– Да, сударь; знайте, что один я, как обер-камергер, должен назначить вам пенсию; а то, что вам сказал король, все равно что ничего!

Арман поклонился, вышел и побежал к своим товарищам, чтоб попросить у них совета. Они присоветовали Арману довести до сведения короля о том, что с ним случилось. Арман послушался этого совета, и Людовик XV узнал обо всем.

– Ах, Боже мой, – сказал король, – это истина, как Евангелие, что я назначил ему пенсию; но это уже более меня не касается; пусть он ведается с д'Аманом.

По этому ответу Арман ясно видел, что ему надобно было проститься с сотней пистолей пенсии. И действительно, так прошло много лет, и только уже впоследствии, чрез девицу Клерон, которая, пользуясь благосклонностью обер-камергера, заставила его дать ратификацию королевского слова, бедный Арман увидел свое имя внесенным в вожделенный список королевских пенсионеров, или, лучше сказать, в список пенсионеров обер-камергера д'Амана.

У короля было много камердинеров, так называемых камердинеров-часовщиков, и по принятому правилу старший из них получал шестьсот ливров пенсии.

По смерти этого старшего Людовик XV сказал сделавшемуся старшим между ними по имени Пельтье:

– Пельтье, теперь вы будете получать пенсию. Пельтье, зная все обычаи двора и наученный примером Армана, история которого была всем известна, не полагаясь на слова короля, отправился к своему ближайшему начальнику – обер-камергеру герцогу д'Аману просить его соизволения на этот пенсион, который был уже назначен королем. Герцог приказал немедленно написать к министру д'Амело, который отвечал, что он немедленно представит эту просьбу королю и прикажет изготовить указ.

Пельтье имел на своей стороне министра, короля и герцога д'Амана; имея такую могущественную опору, он думал, что ему надобно только протянуть руку, чтоб получить свой пенсион.

Но Пельтье ошибся; он забыл еще одно могущественное лицо: эта могущественная особа был г. Лешевен, главный производитель дел при королевском доме. Пельтье ждет указа, а между тем указ не изготовлен. Проходит год, и бедный Пельтье не получил еще и одного экю из этих шестисот ливров. Он снова идет к обер-камергеру, который снова пишет к министру, но министр не смеет противоречить своему производителю дел, к которому быть снисходительным имеет какие-то побудительные причины; проходит еще год, и Пельтье решился кончить тем, с чего должен бы был начать, т.е. сделать визит правителю дел. Лешевен, тронутый этим, делает Пельтье наставление касательно иерархии властей и наконец, спустя двадцать семь месяцев после слова, данного королем, изготовляет указ о его пенсии.

Буаскальо, хирург королевской армии, представляет его величеству записку со счетом, в которой просит об уплате некоторых сумм, которые казна на законном основании давно уже ему была должна. Король, удивляясь, что эти суммы до сих пор еще не уплачены ему, пишет собственноручно внизу этой записки:

«Мой контролер прикажет уплатить в течение месяца сумму, означенную в этой записке, хирургу Буаскальо, которому действительно она причитается и которому она необходимо нужна. Людовик».

Хирург, имея в руках это повеление, отправляется в главный контроль, с трудом пробирается к аббату Терре, представляет ему свой счет, подписанный рукою короля, и с полной уверенностью ожидает себе уплаты.

– Что это за бумага? – спрашивает Терре.

– Вы видите, приказание, милостивый государь, – отвечает хирург, – уплатить мне сумму, которую мне должна казна.

– Ах! Какая шутка! – сказал аббат. Он бросил на пол счет хирурга; Буаскальо в изумлении поднял его.

– Но позвольте, милостивый государь, – это воля короля!

– Да! Но не моя!

– Однако же; его величество…

– Пусть его величество вам и платит, если вы к нему обращаетесь.

– Но…

– Ступайте, господин доктор, у меня нет времени вас более слушать!

И аббат Терре выпроваживает за дверь Буаскальо, который, будучи поражен таким приемом и не зная, к кому прибегнуть, обращается к дежурному капитану, который также старается поскорее выпроводить его из контроля; тогда он идет искать помощи у герцога Ришелье, к которому добраться ему, однако, не удается; но он находит нового его секретаря, который недавно к нему определился, и показывает этому секретарю повеление короля. Секретарь, будучи еще неопытен в новом своем ремесле и думая, что король в королевстве что-нибудь да значит, берет записку, идет к герцогу и, удивленный дерзостью генерал-контролера, говорит герцогу, что аббат Терре сделал такой непростительный проступок, за который, если бы о нем король узнал, этот министр подвергся бы величайшим неприятностям. Потом он рассказал ему слово в слово, как было дело.

– Любезный друг, – сказал герцог Ришелье своему секретарю, – вы глупы, если не знаете, что в наше время самое плохое покровительство во всем королевстве есть покровительство короля; так как аббат сказал, что Буаскальо ничего не получит, то и вы скажите Буаскальо, что он ничего не получит; что касается, мой любезный, вас, то постарайтесь научиться этому; это азбука нашего языка; если же нет, то как я ни желаю вам добра, но мне нельзя будет держать вас у себя на службе; ступайте.

И как предсказал герцог Ришелье, Буаскальо ничего не получил.

Возвратимся опять к бедной дофине, несколько обмороков которой в продолжение болезни ее супруга предвещали, что и ее здоровье было также непрочно; вскоре она сделалась так слаба и положение ее казалось врачам столь опасным, что они ограничили ее употреблением только одной молочной пищи. Эта диета принесла, по-видимому, некоторое улучшение в ее здоровье; улучшение это продолжалось довольно долго, так что в январе 1766 года врачи объявили, что они считают принцессу спасенной. «К несчастью, – говорит хроника, записывающая на своих страницах время кончины королев, умирающих в молодости, – к несчастью, принцессе захотелось вмешаться в политику». Она покровительствовала герцогу д'Егильону, о котором говорила много раз королю с настойчивостью. Она предлагала составить совершенно новое министерство, в состав которого вошли бы герцог д'Егильон, граф де Мюй, епископ Верденский и президент Николаи.