— Да, — в усталом голосе Пирсона сквозило смирение. —
Господи, я никогда больше не сделаю этого.
— У тебя и не будет такой возможности.
— Точно, — голос Пирсона упал. — Я придумал кое-что. Когда я
почувствую, что не могу больше, я выбегу прямо в толпу. Тогда они не посмеют
стрелять.
— Они выпихнут тебя обратно, — сказал Гэррети. — Чтобы
посмотреть, как тебя кончают. Вспомни Перси.
— Перси ни о чем не думал. Просто пытался убежать в лес.
Рэй, ты не устал?
— Конечно, нет, — Гэррети гордо хлопнул себя по груди. — Я
так, прогуливаюсь перед завтраком.
— А я плох, — пожаловался Пирсон, облизнув губы. — Даже
думать тяжело.
А в ноги будто всадили по гарпуну, так…
— Скрамм умирает, — сообщил подошедший Макфрис.
— Что? — в унисон спросили Гэррети и Пирсон.
— У него пневмония.
Гэррети кивнул:
— Я этого и боялся.
— За пять футов слышно, как хрипят его легкие. Будто через
них пропускают Гольфстрим. Если сегодня будет так же жарко, он просто сгорит. —
Бедняга, — сказал Пирсон, но в его голосе ясно слышалось облегчение.
— Он ведь женат. Что его жена будет делать?
— А что она может сделать? — спросил Гэррети. Они шли совсем
рядом с толпой, уже не замечая рук, тянущихся к ним, чтобы потрогать. Маленький
мальчик хныкал, что хочет домой.
— Обращаюсь ко всем, — сказал Макфрис. — Думаю, тот, кто
выиграет, должен будет что-то сделать для нее.
— А что?
— Сам решит. А если этот урод забудет, мы все будем являться
к нему и душить по ночам.
— Ладно, — сказал Пирсон. — Чего уж.
— Рэй?
— Конечно. А с Барковичем ты говорил?
— Этот хер родную мать из воды не вытащит, если она будет
тонуть?
— Все равно я поговорю с ним, — сказал Гэррети.
— Может, еще со Стеббинсом поговоришь? Ты ведь единственный,
кому это удавалось.
— Я могу сказать, что он ответит.
— Что?
— Он спросит, почему он должен это делать. И я не буду
знать, что ему ответить.
— Тогда пошли его к черту.
— Не могу, — Гэррети пошел по направлению к маленькой,
согнувшейся фигуре Барковича. — Он, единственный, кто еще уверен, что выиграет.
Баркович был в забытьи. С полузакрытыми глазами и щетиной на смуглых щеках он
походил на потертого игрушечного медвежонка. Свою оранжевую шапку он или
потерял или выбросил.
— Баркович!
Баркович встрепенулся:
— Что? Кто это? Гэррети?
— Да. Скрамм умирает.
— Кто? А, понял. Рад за него.
— У него пневмония. Похоже, он не доживет до конца дня.
Баркович внимательно оглядел Гэррети своими глазами
пуговками. Да, он был очень похож на старого, забытого детьми игрушечного
медвежонка.
— А тебе-то что, Гэррети?
— Ну, он ведь женат и… Глаза Барковича расширились, пока не
стало казаться, что они вот-вот выпадут.
— Женат? Женат? Эта жопа с ушами…
— Тише ты, ублюдок! Он может услышать!
— Мне плевать! — Баркович повернулся к Скрамму и заорал изо
всех оставшихся сил. — Что ты думал, идиот, когда впутался в это?! Что это игра
в салочки?!
Скрамм непонимающе посмотрел на Барковича и помахал ему —
должно быть решил, что это зритель. Абрахам, что шел рядом, показал Барковичу
палец.
Баркович снова повернулся к Гэррети. Он улыбался.
— Гэррети, твоя рожа так и сияет добротой. Пустите шляпу по
кругу для жены умирающего, так?
— Ладно, — сказал Гэррети зло. — Тебя исключаем.
Он повернулся, чтобы уходить, но Баркович ухватил его за
рукав. — Подожди. Я же не сказал «нет». Разве я это сказал?
— Нет.
— Конечно, — на губах его снова появилась улыбка, но
какая-то жалкая.
— Слушай, я вовсе не хотел ссориться с вами, парни. Со мной
всегда так не хочу ни с кем ссориться, а так получается. Дома тоже всегда так
было, то есть в школе. Я ведь не такой уж плохой, просто часто встаю не с той
ноги, что ли. А мне очень нужны друзья, плохо ведь одному, особенно в таком
деле, правда? Гэррети, ты ведь знаешь. Тот Ранк — он сам виноват, он хотел
побить меня. Почему-то все хотят меня побить. В школе мне даже приходилось
носить с собой нож. А Ранка я не хотел… Не хотел, чтобы его… Вы увидели только
конец и не видели, как он… — Баркович запутался и замолчал.
— Да, правда, — пробормотал Гэррети, чувствуя себя
лицемером. Он слишком хорошо помнил инцидент с Ранком.
— Ну и что ты собираешься делать? Войдешь в долю?
— Конечно, — рука Барковича судорожно вцепилась в рукав
Гэррети. —Я могу кормить ее хоть до конца жизни. Я просто хотел сказать… У
человека должны быть друзья. Кому хочется умирать в злобе? Я не хочу… Не…
— Да, да, — Гэррети начал отходить, ощущая неловкость. Он
по-прежнему ненавидел Барковича, но и немного жалел.
— Спасибо. — Почему-то проблеск человечности в Барковиче
напугал его.
Он не мог сказать, почему.
Он слишком сильно отстал, получил предупреждение и, ускорив
шаг, оказался рядом со Стеббинсом.
— О, Рэй Гэррети! — сказал Стеббинс. — С добрым утром. В чем
дело? Гэррети вторично пустился в объяснения насчет Скрамма и его жены, и за
это время еще один парень получил пропуск (на куртке у него было написано
«Ангелы ада на колесах»). Закончив, он терпеливо ждал ответа Стеббинса.
— Почему бы и нет? — спросил Стеббинс, дружелюбно улыбаясь
Гэррети.
Гэррети с каким-то суеверным ужасом почувствовал, что
отчаяние добралось и до него.
— Звучит так, будто тебе нечего терять, — заметил он.
— Нам всем нечего терять, — улыбнулся Стеббинс. — Так легче
уходить.
Но пойми меня правильно, Гэррети, — я не могу обещать.
Сейчас этот бедняга еще кажется вам важным. Я даже скажу почему — вы пытаетесь
зацепиться за будущее своим обещанием. Раньше, до Поворота, когда у нас были
еще миллионеры, они основывали фонды и строили библиотеки. Они тоже пытались
зацепиться за будущее. Некоторые делают это детьми, но никто из них, он широким
жестом обвел участников, — не оставит ни одного ублюдка. То, что я говорю, не
шокирует тебя?